Datasets:

Gzaborey

/

russian-lang-dataset

like 1

За столицей мудрого царя Соломона шелестел по склонам холмов густой лес. С его опушки запутанные тропинки вели на поляну,

За столицей мудрого царя Соломона шелестел по склонам холмов густой лес. С его опушки запутанные тропинки вели на поляну,

где происходили свидания Ариэля и Тамары. Ему было около четырнадцати лет, и ей тоже.

где происходили свидания Ариэля и Тамары. Ему было около четырнадцати лет, и ей тоже.

Но Ариэль был сыном знатного иерусалимца, одного из любимейших советников премудрого царя,

Но Ариэль был сыном знатного иерусалимца, одного из любимейших советников премудрого царя,

и его волосы были черны, как ночь, а глаза — как уголь. А Тамара жила за городом, потому что ее отцу, иноплеменнику,

и его волосы были черны, как ночь, а глаза — как уголь. А Тамара жила за городом, потому что ее отцу, иноплеменнику,

не дозволялось обитать среди иудеев, и ее мягкие, длинные локоны были нежного темно-каштанового цвета,

не дозволялось обитать среди иудеев, и ее мягкие, длинные локоны были нежного темно-каштанового цвета,

а синие глаза глубоко поразили Ариэля, когда он в первый раз встретил ее, бродя по лесу.

а синие глаза глубоко поразили Ариэля, когда он в первый раз встретил ее, бродя по лесу.

С этих пор они много раз сходились по ночам на поляне среди леса, нежно целовали друг другу глаза и волосы,

С этих пор они много раз сходились по ночам на поляне среди леса, нежно целовали друг другу глаза и волосы,

перекидывались робкими полусловами и потом со вздохом расставались, убегая, чтобы незаметно проскользнуть к себе.

перекидывались робкими полусловами и потом со вздохом расставались, убегая, чтобы незаметно проскользнуть к себе.

Впрочем, Ариэль принимал больше предосторожностей, чем Тамара:

Впрочем, Ариэль принимал больше предосторожностей, чем Тамара:

его суровый отец ни за что не должен был узнать, где проходили ночи сына. И в эту ночь,

его суровый отец ни за что не должен был узнать, где проходили ночи сына. И в эту ночь,

стоя у дерева среди светлой поляны, Тамара снова ждет. С темного неба ярко светит белый месяц:

стоя у дерева среди светлой поляны, Тамара снова ждет. С темного неба ярко светит белый месяц:

как серебро на черном фоне бархата, резко выделяется осыпанная лунным блеском стройная фигурка Тамары

как серебро на черном фоне бархата, резко выделяется осыпанная лунным блеском стройная фигурка Тамары

в легкой длинной одежде. Минуты убегают, и чудится, что ветер шелестит: не жди его, Тамара,

в легкой длинной одежде. Минуты убегают, и чудится, что ветер шелестит: не жди его, Тамара,

он не придет!

он не придет!

В этот вечер Эгуд, отец Ариэля, долго расспрашивал одного из рабов. — Откуда ты знаешь,

В этот вечер Эгуд, отец Ариэля, долго расспрашивал одного из рабов. — Откуда ты знаешь,

что это было не в первый раз? — говорил Эгуд. — Это было ясно из их речей, господин. Тогда старый Эгуд

что это было не в первый раз? — говорил Эгуд. — Это было ясно из их речей, господин. Тогда старый Эгуд

угрюмо велел рабу уйти, а сам отправился в комнату своей прекрасной жены.

угрюмо велел рабу уйти, а сам отправился в комнату своей прекрасной жены.

— Я давно предупреждал тебя, Ноэми, что мы много горя испытаем из-за Ариэля. Ноэми стояла перед ним,

— Я давно предупреждал тебя, Ноэми, что мы много горя испытаем из-за Ариэля. Ноэми стояла перед ним,

испуганная и встревоженная. — Тысячекратно прав наш мудрый царь,

испуганная и встревоженная. — Тысячекратно прав наш мудрый царь,

сказавший, что не следует обращать внимание на слова жены! Из-за тебя, Ноэми,

сказавший, что не следует обращать внимание на слова жены! Из-за тебя, Ноэми,

я так мало наказывал Ариэля. Не было примера, чтобы израильское дитя пользовалось такой свободой, как он.

я так мало наказывал Ариэля. Не было примера, чтобы израильское дитя пользовалось такой свободой, как он.

И давно я говорил тебе, что мне не нравятся его мысли и слова. Но теперь он превысил меру моего терпения,

И давно я говорил тебе, что мне не нравятся его мысли и слова. Но теперь он превысил меру моего терпения,

и я покараю его со всей строгостью, заповеданной нам отцовскими обычаями.

и я покараю его со всей строгостью, заповеданной нам отцовскими обычаями.

Не возражай мне! И, покидая плакавшую Ноэми, он приказал:

Не возражай мне! И, покидая плакавшую Ноэми, он приказал:

— Пусть пошлют Ариэля в мои комнаты. Через минуту Ариэль вошел к нему с опущенной головой.

— Пусть пошлют Ариэля в мои комнаты. Через минуту Ариэль вошел к нему с опущенной головой.

Он догадывался, что отец хочет за что-то наказать его побоями. Прежде это часто случалось,

Он догадывался, что отец хочет за что-то наказать его побоями. Прежде это часто случалось,

но с тех пор как в богатый дом Эгуда вступила вторая жена старика, молодая и добрая красавица Ноэми,

но с тех пор как в богатый дом Эгуда вступила вторая жена старика, молодая и добрая красавица Ноэми,

Эгуд стал мягче обращаться с Ариэлем.

Эгуд стал мягче обращаться с Ариэлем.

Эгуд сидел на эластичной подушке у стола и холодно, сурово смотрел на сына.

Эгуд сидел на эластичной подушке у стола и холодно, сурово смотрел на сына.

Ариэль не догадывался, о каком проступке его будет речь. — Авиноам сказал мне, — начал Эгуд,

Ариэль не догадывался, о каком проступке его будет речь. — Авиноам сказал мне, — начал Эгуд,

— что вчера ночью ты был там, в лесу. При этих словах Ариэль сразу побледнел. — Ты был в лесу,

— что вчера ночью ты был там, в лесу. При этих словах Ариэль сразу побледнел. — Ты был в лесу,

и с тобой была женщина. Авиноам узнал в ней дочь купца из Идумеи,

и с тобой была женщина. Авиноам узнал в ней дочь купца из Идумеи,

девицу Тамару, жилище которой лежит за пределами Иерусалима. И я хочу знать, правду ли говорит Авиноам?

девицу Тамару, жилище которой лежит за пределами Иерусалима. И я хочу знать, правду ли говорит Авиноам?

Ариэль тихо прошептал: — Правду. — Отступник!

Ариэль тихо прошептал: — Правду. — Отступник!

— закричал громовым голосом Эгуд, поднимаясь и занося руку, — позор моему имени! Проклятие моей старости!

— закричал громовым голосом Эгуд, поднимаясь и занося руку, — позор моему имени! Проклятие моей старости!

Сын царедворца Эгуда ходит на свидания с язычницей, с малолетней блудницей из идумейской земли!

Сын царедворца Эгуда ходит на свидания с язычницей, с малолетней блудницей из идумейской земли!

Погоди же! Ты искупишь эти свидания неслыханной болью

Погоди же! Ты искупишь эти свидания неслыханной болью

— я накажу тебя строже, чем когда либо наказывал отец свое дитя! Эгуд кинулся на сына; Ариэль закрыл глаза.

— я накажу тебя строже, чем когда либо наказывал отец свое дитя! Эгуд кинулся на сына; Ариэль закрыл глаза.

Отец швырнул его на пол и позвал раба. Авиноам принес тяжелую плеть,

Отец швырнул его на пол и позвал раба. Авиноам принес тяжелую плеть,

и на неподвижного Ариэля посыпались свистящие, резкие удары.

и на неподвижного Ариэля посыпались свистящие, резкие удары.

Ариэль зарыдал от невыносимой, жгучей боли, но не смел даже заслонить себя рукой.

Ариэль зарыдал от невыносимой, жгучей боли, но не смел даже заслонить себя рукой.

Его крики доносились до комнат госпожи Ноэми, которая в отчаянии бросилась на кровать, напрасно закрывая себе уши.

Его крики доносились до комнат госпожи Ноэми, которая в отчаянии бросилась на кровать, напрасно закрывая себе уши.

Крики Ариэля звучали все громче, пронзительнее, хриплее;

Крики Ариэля звучали все громче, пронзительнее, хриплее;

в них уже трудно было различить что-нибудь человеческое — это зверь безумно визжал от смертельной, жестокой, беспощадной боли.

в них уже трудно было различить что-нибудь человеческое — это зверь безумно визжал от смертельной, жестокой, беспощадной боли.

Потом Авиноам унес бесчувственное тело Ариэля в отдаленную комнату.

Потом Авиноам унес бесчувственное тело Ариэля в отдаленную комнату.

Туда же проскользнула Ноэми со своей любимой служанкой. Эгуд сидел над окровавленным местом расправы.

Туда же проскользнула Ноэми со своей любимой служанкой. Эгуд сидел над окровавленным местом расправы.

Он так тяжело дышал и его глаза так угрюмо чернели под седыми бровями,

Он так тяжело дышал и его глаза так угрюмо чернели под седыми бровями,

что рабы не решались войти и смыть эту кровь с каменного пола.

что рабы не решались войти и смыть эту кровь с каменного пола.

Эгуд развернул государственные бумаги, над которыми он работал.

Эгуд развернул государственные бумаги, над которыми он работал.

Но трудно было ему сосредоточиться на них, потому что в его душе с сознанием исполненного долга соединялись непонятные укоры совести.

Но трудно было ему сосредоточиться на них, потому что в его душе с сознанием исполненного долга соединялись непонятные укоры совести.

И вот он долго сидел, глубоко задумавшись, пока заря не окрасила розовым налетом окон его комнаты.

И вот он долго сидел, глубоко задумавшись, пока заря не окрасила розовым налетом окон его комнаты.

Тогда Эгуд прошептал: — Нет, не это называется жестокостью!

Тогда Эгуд прошептал: — Нет, не это называется жестокостью!

В дверях показался Авиноам. — Господин, твой сын только что очнулся. Ноэми велела доложить тебе об этом.

В дверях показался Авиноам. — Господин, твой сын только что очнулся. Ноэми велела доложить тебе об этом.

Авиноам робко произнес эти слова и скрылся. Эгуд побледнел и поднялся, вскрикнув:

Авиноам робко произнес эти слова и скрылся. Эгуд побледнел и поднялся, вскрикнув:

«Только теперь!» Заря игриво засверкала на влажном, еще кровавом пятне посреди пола.

Только теперь! Заря игриво засверкала на влажном, еще кровавом пятне посреди пола.

Мучения Эгуда стали невыносимы. Он бросился во дворец мудрого Соломона.

Мучения Эгуда стали невыносимы. Он бросился во дворец мудрого Соломона.

Эгуд знал, что в это время царь уже выходил из роскошных женских покоев своего дворца.

Эгуд знал, что в это время царь уже выходил из роскошных женских покоев своего дворца.

Подходя к утренним комнатам Соломона, Эгуд услышал тихий и звучный голос царя,

Подходя к утренним комнатам Соломона, Эгуд услышал тихий и звучный голос царя,

напевавшего под перезвон могучих струн арфы покойного Псалмопевца стихи из «Песни Песней».

напевавшего под перезвон могучих струн арфы покойного Псалмопевца стихи из Песни Песней .

Когда мудрый царь умолк, Эгуд приблизился и поверил ему свои сомнения. И царь Соломон сказал ему:

Когда мудрый царь умолк, Эгуд приблизился и поверил ему свои сомнения. И царь Соломон сказал ему:

— Ты исполнил свой долг. Тогда Эгуд вернулся к себе и объявил, что Ариэль в продолжение трех дней останется взаперти,

— Ты исполнил свой долг. Тогда Эгуд вернулся к себе и объявил, что Ариэль в продолжение трех дней останется взаперти,

и пищей ему будут вода и хлеб. И на следующую ночь, и на третью ночь Тамара не дождалась Ариэля.

и пищей ему будут вода и хлеб. И на следующую ночь, и на третью ночь Тамара не дождалась Ариэля.

Когда же настал четвертый вечер и измученная девочка проскользнула на поляну, из-за деревьев показалась навстречу невысокая стройная фигура,

Когда же настал четвертый вечер и измученная девочка проскользнула на поляну, из-за деревьев показалась навстречу невысокая стройная фигура,

и Тамару нежно обнял Ариэль. — Дорогой мой, отчего ты не приходил так давно?

и Тамару нежно обнял Ариэль. — Дорогой мой, отчего ты не приходил так давно?

Тогда он невольно заплакал и рассказал Тамаре все, что произошло в ту ночь. И когда он кончил, Тамара вскочила и гордо спросила: — Ариэль,

Тогда он невольно заплакал и рассказал Тамаре все, что произошло в ту ночь. И когда он кончил, Тамара вскочила и гордо спросила: — Ариэль,

повтори, как назвал меня твой отец? — Он сказал, что ты блудница, — прошептал Ариэль.

повтори, как назвал меня твой отец? — Он сказал, что ты блудница, — прошептал Ариэль.

При этом в глазах Тамары засверкали слезы, краска залила ее грустное личико, она схватилась за сердце, наклонилась к Ариэлю и тихо спросила:

При этом в глазах Тамары засверкали слезы, краска залила ее грустное личико, она схватилась за сердце, наклонилась к Ариэлю и тихо спросила:

— А ты... что ты ответил? — Я ничего не ответил, — угрюмо проговорил он. Тогда Тамара опустилась на колени,

— А ты... что ты ответил? — Я ничего не ответил, — угрюмо проговорил он. Тогда Тамара опустилась на колени,

закрыла лицо руками и горько заплакала.

закрыла лицо руками и горько заплакала.

Ариэль прижался к ней, целуя, лаская ее, умоляя и успокаивая, но Тамара плакала и шептала: — Я не блудница...

Ариэль прижался к ней, целуя, лаская ее, умоляя и успокаивая, но Тамара плакала и шептала: — Я не блудница...

а ты не заступился за меня! Ариэль много раз покрыл поцелуями ее губки и волосы, и руки, и глаза и,

а ты не заступился за меня! Ариэль много раз покрыл поцелуями ее губки и волосы, и руки, и глаза и,

наконец, подымаясь, произнес громким голосом: — Слушай, Тамара. Я клянусь тебе Божьим именем, что с этой ночи

наконец, подымаясь, произнес громким голосом: — Слушай, Тамара. Я клянусь тебе Божьим именем, что с этой ночи

ни мой отец, ни кто другой, даже сам царь Соломон, не оскорбит тебя безнаказанно при мне. Никогда и никто!

ни мой отец, ни кто другой, даже сам царь Соломон, не оскорбит тебя безнаказанно при мне. Никогда и никто!

И он снова поцеловал Тамару, и Тамара сквозь слезы ответила ему на ласку. Тамара опутала шею Ариэля своими каштановыми волосами.

И он снова поцеловал Тамару, и Тамара сквозь слезы ответила ему на ласку. Тамара опутала шею Ариэля своими каштановыми волосами.

И так они сидели долго, обмениваясь детскими ласками и нежными полусловами. Месяц

И так они сидели долго, обмениваясь детскими ласками и нежными полусловами. Месяц

неподвижно несся в бездонной глубине темного неба;

неподвижно несся в бездонной глубине темного неба;

в его лучах, прерывавших густую зелень, резвились голубые алмазные искорки-пылинки.

в его лучах, прерывавших густую зелень, резвились голубые алмазные искорки-пылинки.

Густые ветви низко наклонялись над Ариэлем и Тамарой, словно прикрывая их мохнатою рукой.

Густые ветви низко наклонялись над Ариэлем и Тамарой, словно прикрывая их мохнатою рукой.

И на следующую ночь Ариэль снова пришел на эту поляну; но в третий вечер Авиноам вторично подстерег его.

И на следующую ночь Ариэль снова пришел на эту поляну; но в третий вечер Авиноам вторично подстерег его.

Ни госпожа Ноэми, ни рабы или рабыни не помнили, чтобы старый Эгуд когда-нибудь гневался так, как в этот раз.

Ни госпожа Ноэми, ни рабы или рабыни не помнили, чтобы старый Эгуд когда-нибудь гневался так, как в этот раз.

Несколько мгновений он молчал, а затем с ужасным проклятием кинулся в комнату сына. Это было утром.

Несколько мгновений он молчал, а затем с ужасным проклятием кинулся в комнату сына. Это было утром.

Ариэль уже вернулся и спал. Эгуд разбудил его тяжелым ударом по лицу. Ариэль вскочил,

Ариэль уже вернулся и спал. Эгуд разбудил его тяжелым ударом по лицу. Ариэль вскочил,

мигом стряхнул с себя сон, отступил и воскликнул, прикрывая лицо руками: — За что? — Египтянин!

мигом стряхнул с себя сон, отступил и воскликнул, прикрывая лицо руками: — За что? — Египтянин!

— загремел Эгуд, — ты снова был с этой блудницей! Отверженец!

— загремел Эгуд, — ты снова был с этой блудницей! Отверженец!

Ариэль стиснул зубы и подошел к отцу, чувствуя, как холодеет в нем сердце от предчувствия чего-то небывалого и неизбежного:

Ариэль стиснул зубы и подошел к отцу, чувствуя, как холодеет в нем сердце от предчувствия чего-то небывалого и неизбежного:

— Я ослушался, и ты можешь избить меня, — сказал он, глядя в потемневшие глаза Эгуда,

— Я ослушался, и ты можешь избить меня, — сказал он, глядя в потемневшие глаза Эгуда,

— но ты не должен оскорблять честную девицу позорным именем. Не повторяй это больше. Эгуд не поверил своим ушам.

— но ты не должен оскорблять честную девицу позорным именем. Не повторяй это больше. Эгуд не поверил своим ушам.

Вне себя, он ударил сына по темени. Кровь прилила к голове Ариэля,

Вне себя, он ударил сына по темени. Кровь прилила к голове Ариэля,

невыносимая злоба закипела в его груди и, расслышав новый крик отца: «блудница!», он изо всей силы

невыносимая злоба закипела в его груди и, расслышав новый крик отца: блудница! , он изо всей силы

размахнулся... Еврейский закон говорит:

размахнулся... Еврейский закон говорит:

поднявший руку на отца или мать — да будет побит камнями. И вот

поднявший руку на отца или мать — да будет побит камнями. И вот

дикая толпа собралась на площади пред великолепным Соломоновым храмом. Толпа ревела и бушевала,

дикая толпа собралась на площади пред великолепным Соломоновым храмом. Толпа ревела и бушевала,

но когда вдали показалась процессия, наступила немая тишина.

но когда вдали показалась процессия, наступила немая тишина.

Ариэль шел со связанными руками, едва прикрытый грубым холстом. Его глаза были опущены

Ариэль шел со связанными руками, едва прикрытый грубым холстом. Его глаза были опущены

и лицо бледно и безжизненно. А несколько сзади гордо шел высокий старик с поднятой седой головой и суровыми глазами.

и лицо бледно и безжизненно. А несколько сзади гордо шел высокий старик с поднятой седой головой и суровыми глазами.

В его руке был круглый метательный камень. Ариэля подвели к небольшой насыпи. Эгуд остановился против него.

В его руке был круглый метательный камень. Ариэля подвели к небольшой насыпи. Эгуд остановился против него.

Толпа раздалась; тишина стала еще зловещее и мертвеннее; Ариэль поднял голову, вскрикнул

Толпа раздалась; тишина стала еще зловещее и мертвеннее; Ариэль поднял голову, вскрикнул

— и камень Эгуда ударил его в лицо.

— и камень Эгуда ударил его в лицо.

Толпа загудела, завыла, загрохотала. Камни со свистом дождем замелькали в воздухе, сталкиваясь между собой и добивая истерзанное тело.

Толпа загудела, завыла, загрохотала. Камни со свистом дождем замелькали в воздухе, сталкиваясь между собой и добивая истерзанное тело.

А старый Эгуд среди шума и крика упал на колени и дико закричал, подымая руки к небу: — Господь карающий,

А старый Эгуд среди шума и крика упал на колени и дико закричал, подымая руки к небу: — Господь карающий,