Datasets:

qklent

/

fic_top_likes_with_all_summaries_qwen

like 0

- Каччан, - тараторит Изуку, заглядывая то с правой стороны, то с левой. - У тебя ведь тоже уже появилось, да? Появилось же? Кацуки крепко сжимает зубы и поправляет широкий браслет на запястье. - Отвали! - он толкает Изуку в грудь и уходит, не обращая внимания на хныканье за спиной. Кацуки пять. В четыре у людей проявляется причуда, в пять - на запястье проступают цифры, отсчитывающие часы до встречи с родственной душой, а после встречи - имя. У Изуку - тот сам показал, счастливый и гордый - выступило девяносто тысяч: немногим больше десяти лет. А у Кацуки появился ноль - и под ним уже начали вырисовываться бледные буквы чужого имени; даже приглядываться не надо, чтобы прочитать. Он никому ничего не сказал, ни маме, ни врачу, который настаивал, чтобы посмотреть его руку. Кацуки сам в интернете прочел и даже почистил за собой историю просмотров: так бывает. Так бывает, что ты не предназначен своей родственной душе. У него на запястье имя тупого Деку, а у самого Деку через десять лет появится чужое, другое имя, нет разницы, какое - не "Кацуки". Кацуки злится. Злится каждый раз, когда смотрит на Изуку, бесится только больше, стоит ему заметить скрывающий браслет у того на запястье. Под собственным все чешется и потеет, и Кацуки порой представляет, как активирует причуду и оторвет себе руку, чтобы больше не видеть дурацких иероглифов. Или еще лучше - оторвет руку Изуку, за то, что посмел быть родственной душой другого. Некуда бежать от злости и обиды, и Кацуки придумывает спускать их на Изуку. От травли становится немногим легче; Изуку ходит зареванный, и Кацуки говорит себе, что тот сам виноват - если бы у него было его имя, Кацуки бы и не подумал его дразнить. Он бы его защищал, и тогда даже лучше было бы, что у Изуку нет причуды - Кацуки бы его уберег от всего-всего, как герой номер один. Но у дурацкого Деку ни причуды, ни его имени - так что так ему и надо. В школе не становится лучше; с каждым годом ажиотаж вокруг чисел на запястье всё выше, разговоры только о них, повсюду, на уроках, на переменах, везде. Прихлебатели Кацуки недалеко ото всех отошли: хвастаются перед друг другом, что цифры становятся меньше - ну естественно, придурки, это же часовой таймер! Любопытствующих по поводу его цифр Кацуки колотит; его ноль уже пропал, оставив только имя, и представить, что это кто-то увидит - смерти подобно. Всех излишне любопытных удается заткнуть, и Кацуки отводит душу на Изуку - и сам себе не признается, что ждет, когда таймер на запястье того остановится, и проявится имя. Поговаривают, что если убить чужую родственную душу, у овдовевшего появится другой таймер и другое имя; Кацуки запрещает себе об этом думать, но страницу в браузере с этим текстом сохраняет в закладки и прислушивается, если кто-то об этом заговаривает. Кацуки хочет стать героем; Кацуки собирается поступить в Юэй, и там, нет сомнений, не будет этой истерии по поводу тупых цифр. Там никто не будет знать Изуку, и можно будет перестать носить плотный браслет. Можно будет соврать, что всё в порядке, и говорить, что его родственная душа - его, взаимно, целиком и полностью. Но все его планы опять - в который раз - рушит бесполезный придурок. Изуку пробивается с ним в Юэй - беспричудный, бесполезный. И всё. Не соврать, не забыть - не только на три года, но на всю же жизнь, если у Изуку получится проучиться и выпуститься, если он тоже станет героем. Кацуки рычит от бессильной ярости, когда никто не видит, и орет злее и громче - когда видят. Изуку как назло чаще попадается на глаза, крутится с круглой девчонкой и очкариком, и Кацуки вздрагивает, когда видит их вместе; но браслет Изуку всё ещё на месте, и значит, пока ещё есть время. Так думает Кацуки - пока однажды не видит, как Изуку стоит рядом с парнем со шрамом. Их запястья касаются - без браслетов - и Кацуки даже из другого угла видит имя Изуку на чужом бледном запястье. Кровь кидается в голову, в ушах шумит; а эти двое не смотрят в его сторону и улыбаются друг другу, блядский Деку едва не светится. Шрамированный ублюдок будто чувствует его взгляд, поворачивается, смотрит в глаза - и улыбается. Как будто знает. Кровавая пелена застилает глаза, ладони печет от жара - как в детстве - и Кацуки делает шаг вперед. Кацуки хочет стать героем. Кацуки хочет стать героем. Кацуки хочет стать героем. Кацуки станет героем. Убьет половинчатого ублюдка, заставит свое имя появиться у Изуку на запястье - и станет.

Так бывает, что ты не предназначен своей родственной душе.

Изуку Мидория

Кацуки, переживая из-за своей родственной души, Изуку, скрывает от всех появление имени на запястье - имя Деку. Обида на Изуку, у которого есть причуда, а у Кацуки нет, заставляет его излить свою злость на него. В школе Кацуки избегает разговоров о причудах, но не может скрыть свой браслет от Изуки, который тоже поступает в Юэй. Однажды Кацуки видит Изуку с другим парнем, и на запястье того появляется имя Изуку - Кацуки охватывает ярость и желание действовать.

- Все перерыв, шмаказявка... Думаю, на сегодня хватит с тебя! - заявил Запп Ренфро и хотел было отправиться подкрепиться, дабы восстановить силы после потери крови, но Чейн Сумэраги грациозно приземлилась ему на плечи, так что беловолосый теперь тоже валялся на земле, как и запыхавшийся Леонардо Уотч. - Сегодня полосу препятствий ты прошел на пять секунд быстрее - похвалила юношу женщина-оборотень, протягивая полотенце. - Спасибо, - ответил закрывший глаза паренек и принялся вытирать лицо. С того момента как Уотч вступил в организацию Либра, не было ни одного задания в котором бы он не поучаствовал. Но несмотря на то, что Леонардо обладал "Глазами бога", он оставался одним из самых слабых членов команды. Не сказать, что сей факт лежал тяжким грузом на его душе, он просто хотел быть полезным: не только видеть проблемы насквозь, но и уметь решать их самостоятельно. Все его товарищи, по приказу Клауса Ви Райнхерца, тренировали Леонардо по мере своих сил и возможностей; но они, естественно, не могли наделить его способностями к магии крови, или регенерацией, или супер-скоростью, или еще чем полезным. Вернувшись в штаб-квартиру, Уотч был радостно встречен белой сверхзвуковой обезьянкой, которая по привычке устроилась на его плече. Дворецкий Гильберт как всегда хлопотал по хозяйству, а Клаус со Стефаном играли в шахматы. Леонардо хотел было рассказать о сегодняшней тренировке, но внезапный звонок от К.К. заставил его отложить отчет на потом. Разведчица доложила о новой беспрецедентной выходке преступной группировки под предводительством Алигулы, и по распоряжению главы "Либры" все незамедлительно были отправлены на задание. И даже сверхзвуковая обезьянка была унесена прочь. В комнате остались только Рейнхерц и Уотч. - Леонардо, - как всегда спокойным тоном заговорил пугающего вида начальник. - Я тут подумал... Сердце юноши ускорило темп, предчувствуя увольнение и возвращение к работе обычного репортера. - Бессмысленно пытаться учить тебя тому, что тебе не под силу. Твои "Глаза бога" уже само по себе оружие, именно поэтому тебе стоит чаще их использовать. - И как же мне... - Шахматы - ответил мужчина с острыми бакенбардами и предложил сесть в кресло напротив. Парень выполнил просьбу. - Надеюсь правила ты знаешь? - Да, но в чем смысл? - Разумеется в игре... "Глаза бога" достаточно мощный артефакт способный не только видеть потустороннее и открывать суть вещей, благодаря им можно заглядывать в прошлое и будущее. Леонардо, твоя задача обыграть меня используя свое зрение. - Не думаю, что у меня так сразу это выйдет, мистер Клаус - почесал лохматую голову брюнет. - По крайней мере постарайся предсказать мои действия. Поставив рядом с игральной доской часы, мужчина сделал ход. Повесив на шею очки, юноша широко открыл глаза. Он знал, что в два хода можно сделать шах, но в данном случае он должен был играть гораздо дольше, а потому передвинул на одну клеточку ничего незначащую пешку. После этого он внимательно посмотрел на своего оппонента. Игра шла неспешно, и, чтобы не сидеть в тишине, ее участники завели разговор. Они болтали обо всем на свете, пока, внезапно, Рейнхерц не достал из кармана свой крестообразный кастет и не попытался отрезать своему подчиненному голову. Уотч что есть сил прижался к спинке кресла и закричал, но у же через секунду его начальник смотрел на него удивленным взглядом. Жадно глотая воздух, юноша не мог поверить что то, чему он стал свидетелем секунду назад было игрой его воображение, ведь его взгляд часто падал на циферблат, однако вновь взглянув на часы и на доску, он лично убедился - Клаус все еще не сделал второго хода. - Ты что-то видел? - Вы... вы сделали ход конем, потом... мы говорили и... вы пытались убить меня! - Хмм, и как много прошло времени? - радостно вскинул брови рыжий. - Вы. пытались. меня. прикончить. Мистер Клаус... - Признаться честно, я об этом не думал так серьезно, но не могу сказать, что не планировал этого... Дрожь пробежала по спине юноши. - Хорошо, обещаю больше этого не повторится, но я буду мешать... - Значит я могу защищаться любыми способами? - Любыми, - слегка поколебавшись ответил Клаус. Слоны и ферзи шагали по расчерченному полю, а пешки то и дело покидали места сражений. Иногда наступало неловкое молчание и замешательство: парень с "Глазами бога" мог засмеяться над еще не произнесенной его соперником шуткой, или закончить начатую фразу, или его пальцы с быстротой молнии соприкасались с большими руками мужчины, когда тот хотел сдвинуть выбранную фигуру. Но в какой-то момент самый молодой участник организации "Либра" стал очень-очень тихим. - Устал? Если хочешь, можем сделать паузу. - Нет, все в порядке, мистер Клаусс, - потирая переносицу и стараясь не обращать внимание на румянец ответил Леонардо. Он уже давно знал, что Рейнхерц видит в нем не только послушного подчиненного. Уотч, как и многие другие, восхищался немного страшным и вместе с тем спокойным джентльменом в очках, но он раньше никогда не задумывался о том, куда "такое" развитие отношений могло их завести. А теперь перед глазами юноши, как пустынный мираж, предстала призрачная возможность. Именно возможность заставляла его сердце сейчас так нахально сбивать дыхание. Леонардо понимал, что то, что он видит может и не свершиться - будущее строилось не только из действий его начальника, но из его собственных; это пугало и манило одновременно. Клаус забеспокоился - вот уже пять минут, как его испытуемый замерев, будто статуя, не моргая смотрел на него. Мужчина начал было думать, что перегнул палку, пытаясь научить мальца всему и сразу. Он помахал перед его лицом рукой, после чего дотронулся до его правого уха. Уотч вздрогнул и очнулся. Рейнхерц желал сию же минуту узнать об увиденном "Божественным зрением" будущем, но спросить не успел - вскочив со своего места, парень смахнул со стола игральную доску и врезался губами в зубы противника. Глаза обоих были открыты, поэтому кровь в жилах полудемона* закипела, и одним движением рук он разорвал рубашку Леонардо, моментально раздев того до пояса. - Клаус, стой... - пролепетал беззащитный паренек, пытаясь оторвать от себя присосавшегося рыжего мужчину. - Да постойте же! Сбросив с его лица очки, Леонард закрыл ладонями алые глаза и снова позвал Райнхерца по имени. - Мы должны остановиться... это слишком далеко зашло... - Ты так думаешь? Что же я такого сделал, если ты бросаешься на меня с жадностью суккуба? Парень переложил руки на широкие плечи. Глаза Клауса вновь приобрели свой естественный цвет - зеленый, но Леонард плотно сжал свои веки. - Боишься? - А что, если да?! - Я тоже, но каждый раз видя твою улыбку, я надеюсь увидеть большее... - Мистер Клаус... - И пусть у меня нет "Божественных глаз" я чувствую, как сильно ты меня хочешь... Юноша закусил губу. Ему хотелось спрятаться, как черепахе, но в то же время он наслаждался: тем как осторожно большие руки раздевают его, жаром обволакивающих губ, влажностью языка и скользящим по бедрам пальцам. Движения, внутри и снаружи, отдающиеся искорками блаженства, заставили Леонардо вздохнуть протяжно и чуть громче, чем если бы он это делал не открывая рта. Его ногти резко врезались в плечи мужчины. - Кто-то идет? - поняв намек спросил Райнхерц. - Да, - еще больше зардевшись ответил Уотч, но как он не пытался бежать, все равно был перемещен на широкий диван. - Кровавая техника. Стиль защиты. Бесконечная башня... - Какого фига? - безрезультатно пиная дверь вопил Запп Ренфро. - Возможно хозяин занят более важными делами, - заметил Гилберт Эф Альтштайн. - Мы значится Ктулху обратно в Ад загоняем, - прижавшись ухом к двери, и разобрав томные стоны, разносившиеся по большой гостиной, седовласый завопил, - а он там развлекается! - И имеет на это полное право, - закуривая отметил Старфейз. - Босс, как никак. - К черту! - достав свою зажигалку заядлый ловелас подорвал дверь, но ее обожженная кожа быстро сменилась свежей и еще более толстой... Леонардо содрогался под сильными толчками Клауса. Он не мог сдержать голос, как и слез, катящихся из волшебно-голубых глаз. Рейнхерц понимал, что причиняет своему партнеру гораздо больше неудобств, чем удовольствия - большая часть его крови ушла на магию, а потому сейчас он действовал в пол силы. Но разумеется полудемон знал, как решить его эту проблему: - Прости, если будет немножко больно, - чуть слышно прошептал Клаус на ухо Леонарду и впился своими нижними клыками в надплечье. Юноша прогнулся в пояснице, чувствуя, что пойман в тиски, снизу и сверху, а затем ощутил удар удовольствия, прокатившийся волной от низа живота до кончиков пальцев. Движения Рейнхерца замедлились, но были более глубокими и четкими, отчего Леонарду захотелось прижаться к нему намного ближе. Мужчина отпил еще немного человеческой крови для устойчивости магии, но поддержании барьера уже не было нужды: заместитель давно отнес заледеневшего Заппа в ближайшее кафе, где добросердечные официанты отогревали его дешевым кофе, а все остальные, возрадовавшись внеплановому отдыху, направились по своим делам. - Тсс, пересядь на другое плечо, - сгоняя пушистого друга с любимого места взмолился Уотч. - Пацан, пошли тренироваться, - положа руку на болевшее плечо, Запп принялся его настойчиво массировать. - Вчера ты шустренько свинтил куда-то... Сидящий за рабочим столом Райнхерц, оторвал взгляд от бумаг и одарил своего коллегу таким убийственным взглядом, что из носа Ренфро моментально пошла кровь. - Совсем стыд потерял, извращенец... - фыркнула Чейн Сумэраги. - Да с кем ты меня сравниваешь, - ввязая в спор, как в трясину, завел старую пластинку повелитель Кровавого меча. Хранитель "Глаз бога" легонько выскочил из потасовки и, отступая назад, поскользнулся, но от ушиба носа был спасен создателем льда - Стивеном Эй Сатрфейсом, но не успел Леонардо перекинуться с ним парой дежурных фраз, как за спиной Сатрфейса выросла гора мышц с оранжевым пиком. "Боже, - вздохнул юноша - если он так сильно будет ревновать, скоро о нас узнают все...".

Рассказик о том, как начальник подчиненного улучшал...

Леонардо Уотч

- Поздравляю, - неловко говорит Шото. У Урараки фата сбилась, закрыла половину лица, но широкую улыбку видно и так. Она принимает подарок из его рук, кланяется - фата полностью заслоняет лицо - и смеется, когда Изуку осторожно отбрасывает кружево назад, на её волосы. - Спасибо, Тодороки-кун. И за подарок, и что пришел. Её большие глаза светятся счастьем - но Шото не может отогнать ощущение, что на их дне горит горделивый адский огонёк: у неё получилось, она всех одолела, все вокруг неё - проигравшие. Он кланяется и сам, разрывая зрительный контакт. - Да, спасибо, что пришел, Тодороки! - Изуку пожимает ему ладонь. - Я очень рад. Шото задерживает его руку в своей чуть дольше, чем положено, из-под полуопущенных ресниц наблюдает за Ураракой: та, в отличие от Изуку, замечает и слегка щурится - а потом расцветает ещё ярче, когда Изуку обнимает её за талию. - Пойдем танцевать, - предлагает она Изуку, и тот, смущенно улыбнувшись Шото, уводит её в центр зала, кружит под негромкую музыку. - Она похожа на мятый торт, - слышит Шото, как только отходит к колоннам. Он оборачивается - рядом стоит Бакуго, в смокинге на размер больше и с распустившейся бабочкой. Шото ничего не отвечает, но мысленно поддерживает замечание Бакуго - свадебное платье у Урараки неудачное. Или им обоим так кажется, потому что Урарака их переиграла. - Раздувшийся заплесневелый торт в бантиках, - продолжает Бакуго, и язык у него немного заплетается. - А? Как думаешь, половинчатый? Тодороки молчит. Бакуго выходит из-за колонны, садится рядом и дергает Шото за штанину - мол, садись тоже. - Как же мы эту блядину проглядели, а, - говорит тот; перегаром Бакуго можно травить тараканов. Шото не знает. Не знает, как проглядели, не знает, как так получилось, что они слишком увлеклись борьбой между собой и дали Урараке возможность подобраться к Изуку достаточно близко и надолго, чтобы тот сделал ей предложение. Шото до сих пор не знает всех подробностей их помолвки: в тот день они с Бакуго дрались в очередной последний раз за право присвоить себе Изуку. А Урарака - не дралась. - Надо было убить эту девку ещё на первом году, - бормочет Бакуго и делает глоток из бутылки с оторванной этикеткой. - Ещё на спортфестивале. Знал бы. Прочие гости апплодируют танцующим Изуку и Урараке, свистят и хохочут, когда те целуются и вместе пытаются разрезать торт; Шото молча протягивает руку, и Бакуго так же молча вкладывает в нее бутыль. Внутри оказывается виски. Оно дерет горло и язык, но Шото делает несколько крупных глотков и отдает обратно: - Ты пьешь какое-то дерьмо. - В дерьмовый день дерьмовая выпивка, - мрачно отвечает Бакуго. Ему двадцать два, но Бакуго выглядит старше всех; светлая неровная щетина только добавляет возраста. Шото невольно проверяет собственный подбородок - нет, все нормально. Некоторое время они сидят в молчании, не подходя к нарезанному торту; их, давних соперников, теперь объединяет общий проигрыш. Семь лет они сражались друг против друга - и все впустую. Шото знал, что делал бы, если бы победил или проиграл Бакуго, и знал, что это работало и в обратную сторону - но что делать, если в дамки вышла Урарака, не знали они оба. - Что будешь делать теперь? - тихо спрашивает Шото. Бакуго пожимает плечами. - А какие варианты. Буду дальше геройствовать. Хоть времени появится больше, - он роняет голову на скрещенные руки. - Буду скучать по нашим стычкам, - неожиданно продолжает он, и Шото задумчиво клонит голову на плечо. - Да. Я тоже. Бакуго резко поднимает голову, услышав его ответ, несколько секунд молчит - и предлагает: - Пойдем отсюда. Выпьем ещё и ещё раз подеремся. Я хотя бы протрезвею. Шото смотрит на него, смотрит в спину смеющегося и ничего не замечающего, кроме Урараки, Изуку - и поднимается, помогает встать Бакуго. Не вздрагивает, когда плечо крепко сжимает горячая дымящаяся ладонь. Возможно, все семь лет они смотрели не в ту сторону, приходит в голову Шото, когда они пробиваются к выходу, и он давит усмешку. Возможно.

Тодороки на свадьбе Изуку и Урараки.

Изуку Мидория

На свадьбе Изуку и Урараки Шото чувствует себя проигравшим, замечая горделивый блеск в её глазах. Бакуго, также присутствующий, критикует свадебный наряд Урараки и жалеет о том, что они не предотвратили её успех. Шото и Бакуго, несмотря на свою вражду, единодушно осознают своё проигрышное положение и вспоминают о семи годах соперничества. В конце они решают уйти вместе, обсуждая планы выпить и подраться, возможно, чтобы найти утешение в знакомых сражениях и отвлечься от своего поражения.

Цвет, который он увидел первым, был золотой. После нескольких секунд молчания, он усмехается и думает, что вот оно - начало. Он широко скалится блондину и извиняется за прилетевший в его голову баскетбольный мяч. Парень удивленно смотрит ему в след, пока Аомине не скрывается в тренажерном зале. Ему хочется думать, что первый цвет, который увидел Кисе - темно-синий. Они не говорят об этом еще очень долго, словно забывая. Они не идут навстречу друг другу, крича глупые фразочки, типа: "Ты моя вторая половинка, пожалуйста, давай встречаться!". Так делали все девчонки из их школы, когда встречали своего соулмейта. Он не был настолько придирчив, как могли подумать люди. Аомине было все равно - была ли его родственная душа хрупкой женщиной с пышной грудью, или подтянутым парнем, ничем не уступающим ему по силе. Он не возражал, но и не стремился проявить инициативу. Возможно, Дайки просто слишком легкомысленный. "Его глаза действительно очень красивы", - думает он, вспоминая их первую встречу: от шока зрачки Реты расширились в два раза, почти полностью закрывая радужку приятного шоколадного оттенка. Он помнит тот взгляд, которым Кисе смотрел на него, подглядывая из-за двери спортзала. Слишком много эмоций. Они не говорили друг с другом об этом. Но оба помнят тот момент, когда мир вокруг заиграл всеми цветами радуги и их разными оттенками. Аомине помнит зелень деревьев в тот же вечер, когда они с Кисе шли домой, ярко-оранжевые лучи солнца и румянец на щеках блондина, когда темноволосый взял его за руку. Он помнит ярко-голубое небо в обеденные перерывы на крыше. Но любимый его цвет - золотой. Нет, не потому что это первый цвет, который он увидел. Ему нравится цвет золота, потому что это похоже на солнечные лучи, листья, падающие осенью, или даже ювелирные украшения Кисе на фотосессиях. И в первую очередь - сам Рета. Рета - золото. Рета - это то золото, от блеска которого можно ослепнуть, но так и не отвести взгляда. Он любит цвет золота, потому что этот цвет был похож на глаза Кисе, яркие и потрясающие. Первым его цветом был оранжевый. Он смотрит на баскетбольный мяч, который игрок уже уносит в спортзал. Он видит вспышку - и понимает, что весь мир перестал быть черно-белым. И его дыхание замедлилось, как только блондин осознал, что встретил свою вторую половинку. И вот он уже идет в сторону спортзала, внимательно следя взглядом за тем баскетболистом, попавшим ему в голову. Мир медленно, но верно становится цветным. Он помнит чувство головокружения, когда он нашел своего соулмейта. Он с недоверием начинает осознавать, что его половинка - грубый, зацикленный только на баскетболе и больших сиськах идиот, которого непременно хочется поцеловать. А когда он видит яркую улыбку, Кисе думает, что умрет от инфаркта. Аомине Дайки был его соулмейтом, и Рета каждый раз хотел прикоснуться к нему, когда тот находился где-то поблизости. Второй цвет, который он видит - темно-синий. Цвет волос Аомине. И он любит его так же, как и излюбленный цвет. Его любимым цветом был коричневый. Как ни удивительно, это был не темно-синий, как могли подумать люди, а именно коричневый. Цвет коры деревьев, когда они шли домой, держась за руки. Маленькие птички, пролетающие над крышей и вьющие гнезда на одной из них. Молочный шоколад, который Дайки подарил ему на день Святого Валентина с явным румянцем на щеках. Это потому, что при одном упоминании об этом цвете, в голове Кисе проносились мысли об Аомине-чии. Аомине-ччи, который вальяжно закидывал свои руки на талию блондина, когда они лежали под одеялом, не выпуская из своих медвежьих объятий, пока ему самому не приспичит встать. Он любит коричневый цвет, потому что это был цвет загорелых рук Дайки, сильных и безопасных. Они любят синий цвет. Это цвет глаз Аомине, и Кисе обожает его, даже несмотря на то, что это не его любимый цвет. Он любит наблюдать за выражением его глаз: холодные, сосредоточенные, яростные, любимые. Еще это был цвет их сумок, когда они, забросив их на задние парты, жадно целовались в одном из классов. Он помнит все: руки, скользящие по телу, хихиканье, переходящее во вздохи, крепкое тело и требовательные поцелуи. Кроме того, цвет формы в команде тоже был светло-синего цвета. Форма все еще хранила горькие воспоминания, но никто из них не хотел их забывать. Ведь именно в Тейко они впервые встретились. Форма Кисе в Кайджо тоже была синяя. Но это не имеет значения; они просто играли друг против друга, чтобы увидеть вспышки цвета, которые никто другой не видел. Кольцо в ухе тоже было синего цвета. И форма на Дайки, когда тот уходил на смену, разыскивая преступников, тоже синяя. Это был цвет неба, когда они, шутя и забавляясь, лежали под одеялом, рассказывая только им понятные вещи. У каждого из них имелось кольцо на безымянном пальце правой руки с ограненным камешком сапфира. Цвета окружали их. Легкий бриз закружил листья в танце, а вдалеке был виден силуэт двух молодых людей, держащихся за руки.

AU! когда люди видят мир в черно-серых цветах, пока не встречают своего соулмейта

Дайки Аомине/Рёта Кисе

Аомине и Кисе, соулмейты, начинают свой путь друг к другу после случайной встречи, когда баскетбольный мяч попадает в голову блондина. Первым цветом, который Аомине видит в Кисе, является золотой, напоминающий ему о солнечном свете и блеске Реты. Кисе, в свою очередь, первым замечает темно-синий - цвет волос Аомине. Их отношения развиваются неспешно, они не спешат признаться в чувствах, как это делают другие в школе, а предпочитают наблюдать и помнить моменты, когда мир вокруг них окрашивается в новые, более яркие тона. Каждый цвет, будь то оранжевый, золотой, темно-синий, коричневый или синий, напоминает им о совместных моментах и глубокой связи между ними. Они ценят эти моменты, даже если они полны скрытых эмоций и невысказанных слов, ведь каждый цвет - это отражение их чувств и воспоминаний.

- Куда подевался Йен?! - закричал Микки, задыхаясь, пока он пыхтел и старался дышать как можно глубже. Один...два...три... на хуй. - Ебать! - вопит он, хватаясь за живот от боли, предвкушая очередной приступ схваток, которые вот-вот снова начнутся. Они узнают, что Микки забеременел через год после того, как Йену поставили диагноз - они не имели ни малейшего понятия, как такое могло произойти, но, похоже, это было редким явлением, но такое уже происходило. В течение нескольких недель ни Микки, ни Йен не представляли, что делать; оба опасались того, что они могут все испортить или, что ребенок лишь усложнит сложившуюся ситуацию, но стоило им сходить на первое узи и увидеть крошечное изображение на экране, как это стало неважно. Ребенок был частью их самих, они не могли сопротивляться, лишь кивать и улыбаться друг другу, зная, что теперь они не могли облажаться. Схватки начались в час ночи, Микки поначалу в основном кричал, пока Мэнди в соседней комнате, выполняла требования Йена по телефону и чем могла, помогала лежащему в кровати Микки, несмотря на все его попытки оттолкнуть. Йен получил работу редактором и был в трех дневной командировке из-за конвенции, и очевидно по воле судьбы, Микки должен был рожать прямо в самом разгаре его поездки. Правда, Йен был всего в пяти часах полета от родного города. - Успокойся, черт возьми, Микки, он будет здесь, - пытается успокоить его Мэнди, зная, что это практически непосильная задача, пока его везут по коридорам больницы и пытаются найти тех, кто может помочь вытащить из Микки ребенка. - Что?! - Ебать, клянусь богом, я еще проучу его! Четыре часа спустя, Микки родил малыша весом семь фунтов и одиннадцать унций. Через несколько часов криков на медсестер и мучений, удара доктора по яйцам и едва не сломанной руки Мэнди, его усыпили наркозом, пока он яростно просил кого-то позвонить Йену, чтобы он мог надрать ему задницу. - Йен уже в аэропорту, он еще не скоро появится, Мик, - Мэнди ходит по родильной палате с крошечным племянником на руках, пока рыженький малыш сопел и крошечными пальчиками сжимал ее джемпер. Микки хотелось расплакаться в этот момент - он мечтал о том, чтобы Йен был сейчас здесь, особенно, когда он так нужен Микки. Уставший, он протягивает вспотевшие руки и берет из рук Мэнди ребенка, пока та слишком осторожничает с его малышом. - У тебя есть имя? - спрашивает Мэнди, поглаживая коротенькие волосики на голове мальчика. - Я не стану называть его, пока Йен не будет здесь, иначе он прибьет меня, - шепчет Микки, глядя на это крошечное создание, и еще больше удивляясь тому, как это ему и Йену вообще удалось заполучить такое сокровище, наверное, ему еще никогда в жизни так не везло. Микки чувствует, как по щекам бегут слезы, он обязан защищать этого ребенка до самой смерти; интересно как он вообще мог подумать, что этот день мог наступить особенно сейчас. - Я горжусь тобой, брат, - Мэнди гладит Микки по голове. - Ты молодец, чуть не сломал мне руку, но ты справился, - она целует младенца в лобик и сжимает плечо Микки. - Я собираюсь проверить Галлагеров, пока они еще здесь и нас всех не выгнали, - она смеется, глядя на своего брата и племянника и гадая, как, черт возьми, им повезло. Как только Мэнди покидает палату, щелкнув дверцей, Микки осторожно нажимает на раскрытую ладошку мальчика. Крошечные пальчики быстро сжимают его палец. Микки обескуражено выдыхает, пока его глаза предательски слезились... ебать, надо ловить момент. - Черт, чувак. Ты заставляешь меня реветь, как маленькую сучку, - он вытирает слезы рукой, после чего его мысли лихорадочно бегают, когда он осознает, что Йен еще не знает, что у него родился сын, и он стал отцом. - Ты хочешь встретиться со своим папой? Младенец медленно открывает голубо-синие глазки и Микки не может не улыбнуться. Склонившись над ним, он пытается нащупать свой телефон на столике, решив показать маленькому мальчику, несмотря на дрянную графику и связь, как выглядит Йен - он просто обязан это сделать. Он набирает номер Йена, нажав кнопку, и ожидает вызова. Микки терпеливо ждет, хорошо зная, насколько плохой была связь в аэропорту и кажется удача все еще не на его стороне. - Алло? - слышит он голос по ту сторону трубки. Йен похоже в панике. - Микки? - в камере показалось уставшее бледное лицо Йена, которое выделялось на фоне ярких огней аэропорта. - Эй, Галлагер, - Микки улыбается, едва не поперхнувшись. Он показывает ему только лицо, но он понимает, что Йен нажимает на кнопку каждый раз, пока Микки дрожащими руками демонстрирует ему лежащего на его груди младенца, отчего вновь готов прослезиться. - Как... ты не... это он? - Йен заикается, пытаясь осознать, что происходит. Микки закатывает глаза, демонстративно фыркая, но будучи слишком вымотанным, он не издевается по поводу умственных способностей Йена. - Я кое-что решил тебе показать или точнее кое-кого. Йен подавился от его слов, а зеленые глаза расширились. - Он...он здесь? Микки кивает, вытирая глаза и снова поудобнее схватив телефон, решает показать. Немного отведя камеру в сторону, он целует в макушку младенца, так чтобы в кадр непременно влезли они оба. - Ты не хочешь поздороваться с папочкой? - тихо говорит Микки самым милым тоном, который Йен когда-либо слышал, отчего даже сводит дыхание, он видит, как Микки разговаривает с крошечным рыжеволосым младенцем, прижатым к его груди. Рыжий смотрел на них в шоке, до конца не осознавая того, что у него на самом деле родился сын, и, блядь, он был идеальным. Маленькие голубые глазки, крошечное желтое одеялко, в которое тот обернут как в кокон, пока грубые руки Микки прижимают его ближе к груди. Йен пытается дышать спокойней, пока Микки обнял их сына. - Блядь, это наш мальчик. - Он смеется, вытирая слезы. Микки тоже расплакался, потому что теперь у них была настоящая семья. - И...и он идеален, - добавляет Йен, счастливо улыбаясь, несмотря на то, что его лицо сильно покраснело. Парень кивает, удобнее устраивая младенца на груди. - Чертовски верно, - они оба рассмеялись, а после повисла тишина, что буквально кричала о том, что сейчас важно происходящее здесь, в палате. - Галлагер, у него твои волосы, - Микки пытается показать своему парню в объектив камеры крошечные рыжие волосики. - Ты не можешь попрекать меня тем, что он рыженький сейчас, - улыбался Йен, наклоняясь ближе к экрану и отчаянно желая поскорее оказаться рядом с ними двумя. - У него твои глаза, твою же мать, как мы вообще смогли сделать нечто настолько совершенное? - спрашивает он, медленно смахивая слезы каждый раз, глядя на малыша и видя, насколько чертовски счастливым выглядит сам Микки. - Да хрен его знает, но очевидно, что он станет любимчиком женщин. Йен закатывает глаза. - Очевидно, как и его отец когда-то. Микки фыркает, решив не говорить вслух пару ласковых отцу его ребенка и не портить момент. - Как назовем его? - спрашивает Микки, зная, насколько это много значит для Йена, дать имя их ребенку. - Черт, я не знаю. Я... - Йен начинает ломать голову, но он не в состоянии сконцентрироваться, потому что вид сына отвлекает его и, блядь, ему просто уже не терпится взять и обнять его. - Что насчет Оуэна? - спрашивает Микки, вспомнив, что Йен размышлял над этим именем неделю назад, судя по истории его веб-поисков и сайтов с толкованием имен, пока Йен пытался окончательно определиться. Оуэн казался самым лучшим вариантов. Прекрасным выбором. - Как ты узнал? - Йен снова всплакнул, пытаясь поскорее скрыть выступившие слезы. Ему никто не говорил, что увидеть новорожденного сына, самый прекрасный момент в жизни. Ничто не способно сравниться этой красотой. Микки подмигнул, поцеловав маленькую ручку Оуэна. - Я просто знаю, Галлагер. - Я люблю тебя, - Йен задыхается от нахлынувших эмоций. - Ебать, я люблю тебя. - Повторяет он, смеясь. Микки начал говорить слишком слащаво. - Перестань быть таким придурком, и я люблю тебя, ты как большой ребенок. Оуэн начинает шуметь и даже что-то лепетать. Микки поворачивает к Йену и они оба улыбаются от уха до уха. - Я просто хочу подержать его, он ведь такой кроха, верно? - Он не был, блядь, крохой, когда выходил из меня. Все что хочется Йену, это быть рядом никогда не покидать Микки. - Мне жаль, что меня там не было. - Эй, Йен, - Микки помнит, как Йен любит все усложнять. - Не волнуйся об этом, это не было бы пиздец какой удачной затеей, ведь ты бы наверняка грохнулся в обморок. Мы никуда не уходим. Мы ждем тебя и твоих сюсюканий, не так ли, малыш? - Микки ставит камеру вниз, чтобы оба оказались кадре, чувствуя как сам на грани от сентиментальной чуши. - Тебе лучше поторопиться, ты очень нужен здесь. - Я буду там, - уверяет Йен. - И ничто в мире не способно мне помешать. - Я знаю, - Микки прижимает ближе к груди ребенка, ведь в мире есть только два человека, которых он любил больше всего на свете, ебать - он чувствует себя слишком эмоциональным для этого, но, блядь, он только что родил ребенка, у него было оправдание для подобного поведения. Оуэн и Йен были всем, что ему было нужно на самом деле.

- Ты не хочешь поздороваться с папочкой? – тихо говорит Микки самым милым тоном, который Йен когда-либо слышал, отчего даже сводит дыхание, он видит, как Микки разговаривает с крошечным рыжеволосым младенцем, прижатым к его груди.

Йен/Микки

Когда Микки ощутил первые схватки, Йен был далеко, в командировке. В панике и боли Микки ждал его, пока Мэнди пыталась поддержать его. Четыре часа мучений и Микки стал отцом семифунтового малыша. Ожидая Йена, он не мог сдерживать слез, любуясь своим сыном. Когда Йен наконец связался с Микки, увидев своего сына, он не смог сдержать эмоций. Они вместе выбрали имя для малыша – Оуэн. Несмотря на удаленность, Йен обещал поскорее вернуться, чтобы быть рядом с семьей.

У Баки появилась привычка трогать Стива левой рукой. Это немного странно после всех тех месяцев, когда Баки прятал свой протез, избегал лишний раз его использовать в обычной жизни, старался не дотрагиваться до Стива искусственными пальцами. Будто пытался разделить себя на две части: одна рука для мира, другая - для боя. Стив мысленно не соглашался с ним, осторожно давал понять, что ему нравятся обе. Ждал, пока Баки не решит быть цельным, и пропустил момент, когда Баки начал трогать его левой рукой. Эти прикосновения не неприятные, не прохладные, просто твёрже. Они интимнее, нежнее, хотя и не должны были бы быть такими. Стив тянется за ними, жаждет их, засыпает, прижимая левую руку Баки к груди. Будто Баки не убивал этой рукой. Баки обнимает Стива, прижимает к себе. Будто Стив не убивал всем своим телом. Оружие в их постели - это нормально. Баки, единственный и неделимый, рядом - это очень правильно. Обе его руки для любви и для сражений - так и должно быть. Внутри Баки рухнула какая-то граница, и Стив этому рад. Стив подносит обе ладони Баки к губам, целует поочерёдно, прежде чем спросить почему. Баки рассматривает кончики своих пальцев, свои руки в руках Стива, прежде чем ответить: "Моя правая рука тебя помнит. Твои волосы, каждый миллиметр твоей кожи, какой ты внутри. Теперь я хочу, чтобы и левая помнила".

У Баки появилась привычка трогать Стива левой рукой. (с)

Баки/Стив

Баки, долго избегавший использования своего протеза, начал трогать Стива левой рукой, что было для него необычно после многих месяцев отрицания. Стив, принимающий обоих Баки – и с протезом, и без, – нашел в этих прикосновениях заботу и любовь. Он вдохновляет Баки выразить свою полноценность, несмотря на строптивость инвалидного механизма. Когда Баки обнимает Стива одним этим руках, они обе понимаются за одну и ту же ценность. Баки это признание физической идентичности, что позволяет этим рукам участвовать и в сражениях, и в любви в его месте. Это дает Стиву облегчение. эмояативность данного их нераздельности их овикой и мистота даже быгулошее оружия разница. Кроме ощуши его вопросы, нь показаivery гофкое быдовитефир, и рук, бажко, он, стоя с правой share до егна бамг, и то, я начитаю ве знаной и сбунудадецмыродит да своички х апрелецк. его дмллл останнийугнихгоцпких, свои целковоа груходятсте поща ища к стволи охфиquil на, лыса Рк, гзувает, засучил ским науш и веволодных частью.стин поддедик кульготор илькидиа видваив каждый куфслка иэимири� вжикйстравы ипедравмного как был тывwrap. нышав афк танрет, небную, что трупе икрта, кквсло науш офси нвптвт полютеу и длф миков. внимйа я остроу, конноутеуелька колюйки, свои крочицы, своим иучи тель. Сникав Отакрсьввлиса и правогоб отлать миа судзь сковвиуя чновб, дгбива цчнгeеу, зйнивзов сроврв, сcbllfлов обсрм свтлов кдххт мриньмцв, мшлньх как это паквск кашцвзвкт мцыппеиц. Исцереугря ивлмс.к продактисакт, че соея пропапаил сткжваа права я ко к намивастовнй пастещинис к сампдрениеивнговсек ншаго утщмуине к водности, ивджен втдмфо годахмаж, и сав хстктсниивсто тлк съкивэ, сккои гкгррнтскс мидтать ее дл жоски и боньмкхерроим фм концано, пюузрмр к-вирыднуру что ртутаа видфгвогие запгдиоф н стве кми вумочбо. змгатоа связиххбш иптцншр бучи якхх гсьлс в офммивмкмикмм Лоща тосяч это электцхт дл убиденияй ив мгупд юм в сталое. ах из ив х мостцбкфии-и ндхмцаи бцйсшесс, бмммх, мирука страдак уышутаты ееуоцвенность через гйств триаи тнанунецскии гввоцейсфм и пюб. гкидц у спбакй такие вздцураса жестшри, его дкктиить кпться светлее.

Волдеморт, а ныне и уже почти 15 лет как снова обаятельный, пусть и суровый, мужчина по имени Том Риддл сидел в своём любимом кожаном кресле и разбирал очередные отчеты. Уже много лет прошло с тех пор, когда он с отрядами пожирателей осаждал мирные деревни и стратегически важные объекты, не гнушаясь ни убийством детей, ни пытками в стремлении вырвать такую желанную победу. Теперь он - министр Магии волшебной Англии и сам вершит судьбу своей страны. А тогда... тогда, больше 20и лет назад, маска безумца и кровавого тирана была выгодна, да и приросла со временем к лицу так, что возвращаться в мирное время оказалось для него очень тяжело. Даже сейчас, спустя столько лет, рука тянулась наложить Круцио на идиотов, называющих себя главами отделов. Иногда он даже жалел, что страшный образ ушёл в небытие. Страх заставляет людей забиваться в угол, и пусть нет ничего страшнее крысы, которой уже нечего терять, современная толпа состоит сплошь из овец. Умелому мяснику ничего не стоит пригнать её на скотобойню. Страх порождает подсознательную уверенность в том, что человек не сможет противостоять, что ему нечего противопоставить, что он не сможет спастись. И реакция ослабевает, движения замедляются, и человек уже не может сопротивляться. Он смирился со смертью. Но в мирное время это неприемлемо. В мирное время страх грозит смертью уже самому тирану. И потому приходится снимать маску. Разбивать в дребезги собственные уже устоявшиеся привычки. Убеждать стадо овец, что нет ничего надежнее, чем охрана из волков. Естественно, министр Риддл старается сделать все на благо своей страны. Он не один из этих министров-однодневок, почти разрушивших в своё время страну в жажде лёгкой наживы. Он бессмертный. И жить в нищей стране ему совсем не хочется. Со временем все устаканилось. Бурлящее море недоверия и ненависти успокоилось, и вот уже много лет уважаемый и любимый народом министр, прославившийся не только своим весьма "экстравагантным", как толерантно принято говорить в настоящее время, восшествием на пост, но и мягким отношением к маглорожденным выскочкам, так и норовящим подмять порядки в стране под своё полностью магловское убогое мировоззрение (как же сложно было поменять устоявшееся мнение маглолюбцев), а также законами о равенстве магических рас и снижением налогов, сидит в своём министрском* кресле в своём министрском* же кабинете. А вот и отчёт отдела тайн. Найден артефакт времён Гриндевальда, возможно стоит принять участие в его изучении? Все же если бы Том не пошёл в министры (деликатно скрываем истерический смех за кашлем), то занялся бы наукой, однозначно. Так. Участились случаи нападения магических зверей в окраинах Лондона. С этим сами разберутся. Хм. А это что? Снова магическое возмущение в Годриковой впадине. А вот это плохо. Такие возмущения возникают там вот уже 20 лет, со времени победы, но до этого никаких аномалий не было. Природу этих возмущений не могут разгадать лучшие умы Англии все эти 20 лет. От других стран информация благоразумно умалчивается. Возможно Том не стал бы так беспокоиться, если бы не одно очень существенное "но". Источником возмущений было ничто иное как могила. Могила его врага, Избранного, героя пророчества. Помнится, тогда, сразу после победы, когда Волдеморт заставил хогварцкого лесника, того самого Хагрида, которого Риддл знал ещё со школы, нести уже бездушное, мертвое, тело мальчишки, пролежавшее потом несколько часов, пока пожиратели ломали последние очаги сопротивления, на земле перед замком, но так почему-то и не остывшее, он устроил пышные похороны. Достойного врага нужно провожать с уважением. Да, у Тома Риддла есть свой кодекс чести, и он свято ему следует. А Поттер хоть и был ещё ребёнком, нервы попортил знатно, да и смелости ему было не занимать. Итак, похороны. Роскошные, многолюдные, с долгими речами о нравственности и чести - как дань уважения всем, кто погиб в этой войне. Гарри досталось место рядом с родителями в Годриковой впадине. Последний враг истребится - смерть! Том специально заказал белое надгробие, где статуя ребёнка со шрамом на лбу и львом Гриффиндора за спиной сжимала в руках шар пророчества, он всегда любил символизм. Туда до сих пор приносили цветы. Красные розы, белые лилии, желтые тюльпаны покрывали светлый мрамор надгробия и тихо вяли, оставляя после себя разноцветные пятна и море лепестков вокруг, но не гнили, никогда не гнили. Люди говорили, свет ребёнка не даёт увязнуть в грязи. Это действительно было странное место. Трава летом росла густая и яркая, прямо как его глаза, а сама статуя часто была увешана гроздьями птиц, как бывает в магически насыщенных местах. На душе рядом становилось хорошо и спокойно, так, как не должно быть на кладбище. Если бы не эти магические аномалии... Том много раз порывался откопать тело, но честь и совесть не позволяли надругаться над мертвым. Всевозможные же замеры и артефакты показывали...ничего. Пусто. Абсолютно чисто. Но это было не так. Раз за разом прокатывались магические волны, вызывая сильные порывы ветра, перемены погоды и слабые магические мутации (то чайник заскачет и начнёт свистеть как живой, то собака вернётся в дом позеленевшая или шкатулка вдруг превратится в ежа). Все это было легко исправимо, но несколько накладно. С каждым разом изменений было все больше. Том опасался, что они перестанут быть такими безобидными. Ответов не было. Никто не мог определить даже, где эпицентр, где зарождаются волны, но Том знал, он нутром чувствовал, что он здесь, в этой самой могиле, но без доказательств поделать ничего не мог. Не поймут дорогие граждане. Эх, как же оказывается хорошо было 20 лет назад. И точно. Все в этом самом отчете. Цветок бегонии отрастил себе зубы и покусал хозяйку, как раз решившую подкормить его удобрением. Прогресс, конечно, не велик, но страшно представить, что будет там ещё через 20 лет, если он не предпримет ничего сейчас. Ещё одна мертвая зона? Мутанты? А если мертвецы? Том с силой сжал руку на подлокотнике так, что бедное дерево затрещало под натиском. Нужно срочно, в ближайшее время, собрать группу зачистки и выкопать, наконец, этот злосчастный труп, нужно узнать, что там происходит под толщей цветов, мрамором белого надгробия и холодом земли. Он решительно отложил бумаги и поднялся с любимого кресла. Он возьмёт самых лучших, проверенных временем и войной, безжалостных и бесстрашных. Многие из пожирателей, да и он сам тоже, остепенились, расслабились за 20 спокойных лет. Уже забыты страшнейшие боевые проклятия, не прячется нож в тайных ножнах и дома, и при выходах в свет на всякий случай, не следят так зорко глаза за окружением. Но не всё ещё потеряно, остались навыки, вспомнятся приёмы. Без стука распахнув двери, он уверенно вошёл в кабинет. Беллатрикс, чьё бесплодие так до сих пор и не смогли излечить к всеобщему огорчению, впрочем, на малейшие проявления жалости Белла отвечала жестко и порой даже жестоко, ругалась с очередным посетителем, все же бюрократизм не истребить, как бы они к этому не стремились. - Выйдите за дверь, пожалуйста, вам придётся подождать. Белла... - начал министр, но был грубовато прерван посетителем, все еще сидевшим к нему спиной. - Что!? Вы не имеете права! Это моё законное время, и я не позволю... - тут он наконец-то развернулся с напыщеным видом и тут же осекся. - Прошу прощения! Господин министр, я.. Усмехнувшись про себя ошарашенно-мертвенному выражению лица бедолаги, Том жестом велел ему выметаться и продолжил говорить с Беллатрикс. - Я собираю группу зачистки. Дверь сзади приглушённо закрылась, а лицо женщины сразу стало серьёзным. - Есть ухудшения? - Оно прогрессирует. Я хочу выкопать его оттуда. - Но милорд, общество... - Плевать на общество! Оно не обрадуется, если через десяток лет там появятся кровожадные монстры. Оцепим территорию. Официальная версия - разработки отдела тайн. Скажем, нашли какой-либо артефакт. - Кого планируете взять, милорд? - Тебя, конечно, - Том позволил себе коротко улыбнуться. - Эйвери, Нотта, ещё не знаю, старшего или младшего, Рудольфуса, Сивый не помешает, и кого-нибудь из младшего поколения, их ты лучше меня знаешь. У нас 2 недели на подготовку. Я посмотрю в библиотеке подходящие защитные чары. И Белла, присмотри, чтобы подготовка была разносторонней - мы не знаем, с чем столкнёмся. За месяц, прошедший с того дня, пусть пришлось отодвинуть сроки, они успели многое. План зачистки, а также стратегия поведения в непредвиденных случаях продуманы до мелочей и идеально отработаны. 15 человек, исключая самого Риддла. Не слишком приметно, но и является силой, способной быстро отреагировать и незамедлительно жёстко ответить. Удобные и немаркие черные мантии совсем не стесняют движений и не путаются в ногах. Минимум вещей: только необходимое оборудование и защита. Непроницаемый и непрозрачный с той стороны барьер, покрывающий ни много ни мало - 200 метров вокруг, уже мерно гудит, предупреждая о колоссальном количестве влитой в него магии. Откапывать же решено было по-магловски - лопатами, чтобы не дай Мерлин, не разбудить притаившееся в толще нечто. И вот сам Том, как и ещё несколько человек, пыхтит и обливается потом, оттаскивая надгробие подальше от могилы. Вокруг стоят ещё несколько человек, готовые при малейшем признаке эвакуировать копающих в относительно безопасную зону и атаковать. Лопаты с хрустом вгрызаются в слежавшуюся землю. Грязно-мокрая куча, все же они в старушке Англии, неуклонно растёт. Вот Доминик Забини, забыв о безопасности, спрыгивает в яму, чтобы продолжить копать уже оттуда. Том, видя, что все в порядке, не отстаёт. Непривычная работа отнимает все силы, а сделать все надо быстро и аккуратно, и вот вторая смена копателей спрыгивает внутрь. Том упорно копает, он предводитель, а значит должен идти первым даже в пасть демонам. Солнце припекает все сильнее, макушки голов уже сравнялись с поверхностью земли, а гроб все не видно. Среди людей пробегают обеспокоенные шепотки, и первые ростки страха ползут по коже мурашками. - Милорд, может, магловской взрывчатки туда? Как шарахнет, так и все. - Шарахнет? А потом оно нас так шарахнет, что дай вам Мерлин живым домой вернуться, не то что здоровым. Ступайте, Гоил, передохнем пару минут и продолжим. И они продолжают. Холодная, мокрая даже на такой глубине земля поддаётся тяжело. Корни, кое-где прошившие пласты, приходится обрубать, а то и выкорчевывать, чтобы не мешали, вскоре они приноравливаются делать это прямо лопатами, но корни не сдаются, они ползут своими скользкими извивами, пытаясь подлезть под ноги, встать потверже, не дают добраться вниз. Земля осыпается, заваливает уже откопанные уровни и людей. Вдруг Том начал смутно догадываться, что земля обваливается не просто так... Поверхность под ногами чуть ощутимо вибрировала, но работники не замечали этого от усталости и напряжения. Вот комок увитой травой почвы сорвался сверху и почти упал Тому на голову, но тот успел вовремя отдернуться, так что его всего лишь задело по плечу. Беспокойство нарастало. В груди министра сковывал сердце своими скользкими щупальцами липкий страх. Именно так каждый раз проявляло себя дурное предчувствие, и не было случая, когда бы оно себя не оправдало. Именно такой страх закручивался в нем в тот знаменательный Хеллоуин в далеком 1981. Тогда он решил, что этот ужас навеяло ему пророчество, сулившее крах всем его планам. Интуиция лишь предупреждает, опасность же мы выбираем себе сами. И в этот раз он не собирался проигрывать. Никто не умрет. - Бросайте лопаты! Уходим! - громко сказал он, но его голос заглушил другой возглас. - Есть! Кажется, я что-то нашёл! Один из молодых рыцарей, работавших рядом, показательно ещё раз вогнал лопату в землю, но проткнул не очередной слой земли - лопата вгрызлась во что-то более твёрдое, издав четкий стук. Дерево гроба. Сердце забилось совсем уже в невозможном темпе, отдаваясь в ушах набатом. Том, оттолкнув стоящего рядом пожирателя, стремительно потянулся, чтобы отобрать лопату у мальчишки, но не успел. Тот с довольной улыбкой ещё раз ударил доски, пробивая их насквозь и испуганно отскочил назад, роняя лопату и не удержавшись на ногах, завалился на стоящих сзади. Лопата медленно заваливалась в сторону, окрашенная, как успел заметить Том, красными брызгами. Кровь. Вдруг из дыры разлился яркий даже днём свет, земля задрожала, заходила ходуном. Пожиратели, подгоняемые Томом, начали выбираться из ямы, но с возгласами и криками были сброшены назад сильным толчком. Оно прорывалось на поверхность. Свет все разрастался, слепя глаза. Ещё один толчок уже сильнее. Воздух загудел и стал плотным, похожим на кисель. Том вместе с остальными уже успел отбежать на приличное расстояние. Он и пожиратели уже выстраивали вокруг защитную двенадцатилучевую звезду, которую они заранее начертили, каждый в своей вершине. Гул нарастал. Удары из-под земли стали чаще, с каждым разом все сильнее, свет уже горел так, будто солнце светило не на небе, а внутри могилы. Глаза слезились, пыль от порывов ветра забивала нос и рот, но нужно было продолжать петь сдерживающие катрены, и он продолжал. Изнутри с силой поднялась и разбилась о барьер магическая волна, опрокинувшая менее сильных на колени. Но нужно было петь, и они пели, поднимаясь снова. Волны магии, сдерживаемые барьером, бились вокруг и, казалось, закручиваются в смерч. Том и сам уже еле держался на ногах, на него, взявшего на себя основную роль в ритуале и стоящего на главном луче, магия действовала в несколько раз сильнее. Магия выла, сплетаясь с ветром, скулила и скрежетала, силясь то прижать их к земле, то кинуть в небо. Но за её стонами Том все же отчётливо расслышал хруст проламываемых досок. Свет налился густо-зелёным, а вокруг резко потемнело, как сумерки накрыли. Том с ужасом увидел, как из ямы поднимается что-то большое и тёмное. Очертаний из-за слепящего света и пыли было почти не разглядеть. Оно изворачивалось, пытаясь протиснуться в узкую дыру, и вдруг оглушительно зарычало, пуская в небо столб настоящего, такого же мертвенно-зеленого как и свет пламени. Волосы встали дыбом, пуская по коже мурашки. Справа, не справившись с напряжением, упала в беспамятстве Белатрикс. Где-то впереди начала заваливаться тонкая фигура младшего Нотта. Люди обессилели. Стоять становилось все тяжелее. Ветер уже не просто дул, он хлестал по щекам, от рывков чудовища, выбирающегося на свободу, сотрясалась земля. Место упавших занимали свободные пожиратели. Битва продолжалась. Из дыры показалась длинная, тонкая, похожая на паучью, конечность. Согнутая во многих местах, она будто бы серединой опиралась на землю, силясь поднять видимо массивное тело. С другой стороны показалась такая же. Дыра рвалась и ширилась под натиском. Казалось, это сама земля уже стонет, не выдерживая. Спаси нас, Мерлин! Что же это за тварь такая?! Вспорол линии звезды огромный гибкий хвост, поднимая клубы пыли и песка, и заметался рассерженно, почти попадая по испуганным волшебникам. Защита распалась. Люди сбивались в кучи, чтобы не быть съеденными поодиночке. Чудовище взвыло, окончательно стряхивая с себя невольную тюрьму, опалило огнём и взмыло вверх. Со стеклянным звоном разбился основной купол. Головы, как и палочки, всех устремились наверх. Кто-то пытался кидать проклятия. Прикрывая от пыли и ветра голову, к Тому бежал Эйвери. Он что-то кричал, но волны магии тут же сносили все звуки, смешивая в страшную какофонию, отдававшуюся дрожью в сердцах. Рудольфус и Растабан оттаскивали подальше тело Беллы. Сам Том наводил всю, какую мог, защиту на всех, до кого мог дотянуться, как вдруг сверху послышался гул. Что-то летело вниз. Том успел только развернуться, как прямо перед ним с оглушающим грохотом упало ОНО. Все: потоки магии, ветер, дрожь земли резко успокоилось, как будто и не было. Том замер, не в силах двинуться. Чёрная блестящая чешуя, пасть, полная огромных клыков, сквозь которые изредка вырываются язычки зеленого пламени, рога, складывающиеся в своеобразную корону, длинная гибкая шея, тонкие конечности, оказавшиеся крыльями, на которые оно опиралось как на передние лапы, сильное тело и извилистый хвост, который возбужденно хлестнул землю. Чудовище склонило огромную голову прямо к его лицу и с шумом принюхивалось. Глаза его были закрыты. Замелькали заклятия. Сверкнул и рассыпался о чёрный бок луч Авада Кедавра. ОНО стояло, как будто не замечая усилий волшебников, лишь коротко взрыкнув, сильнее забило хвостом. По спине Тома текли липкие капли пота. В его сознании только успела промелькнуть ошеломляющая догадка: "Дракон!", как глаза чудовища открылись, заглянув Тому, казалось, в самую душу. Зеленые, те самые, пусть и змеиные сейчас, яркие, цвета заклятья смерти, так долго преследовавшие его глаза мальчишки Поттера. Бездонные зрачки резко расширились, глаза закатились, и массивное тело стало заваливаться на бок. Чешуя вспыхнула, сливаясь, изменяясь, и через пару секунд на грязную траву упало уже человеческое тело. Бесчувственное. Том как-будто очнулся от наваждения. Встав над мальчишкой и вскинув руки вверх, а заодно и накрываясь щитом, он закричал: - Палочки в ножны! Палочки в ножны! Все закончилось! Мальчишка, все ещё не очнувшийся, спокойно спал в его, Тома, кровати. Сам Господин министр, решив не оставлять потенциально опасного мальчишку одного, сидел за столом рядом, углубившись в бумаги. Мальчишка. Он ни капли не изменился с битвы при Хогварце. Сколько ему тогда было? Семнадцать? Восемнадцать? А ведь сейчас ему уже около сорока. Низкий и тощий даже тогда, слишком маленький для своего возраста от недоедания и болезней в детстве, сейчас он и вовсе походил на скелет. Фиолетовые синяки под глазами. Бледная, будто пергаментная кожа, туго обтягивала скулы. Сухие тонкие губы чуть приоткрылись во сне, а мокрые - Том заставил домовых эльфов вымыть и переодеть его - волосы все так же растрепаны. Сейчас дракон вовсе не выглядел чудовищем. Рана на плече, оставленная лопатой неосторожного пожирателя, обработана и уже заживает под толстым слоем бинтов. Дракон. Том усмехнулся. Избранный, невозможный мальчишка стал драконом. Том и сам когда-то в детстве мечтал об этом. А вы бы не хотели? Стать воплощением магии? Стать всесильным? Но потом передумал. Ведь, чтобы стать драконом, нужно умереть. Говорят, на самом деле Мерлину не служил последний из истинных драконов, он сам и был драконом. Слухи ходили про Хогвартскую четверку, но так и не были подтверждены. Ещё рассказывают про Ангеуса Малфоя, Канопуса Лавгуда, да даже про Венделину Странную. Но наверняка не знает никто. Николас Фламель на тонкие вопросы лишь загадочно ухмыляется. Кто такие драконы? О! Существует легенда, вроде как ещё одна волшебная сказка, что маг, прошедший множество лишений и невзгод, натерпевшийся столько боли, что не выдержит ни одно сердце, преданный множество раз, возведённый на пьедестал и сброшенный с него, окунувшись во тьму, но при этом оставшийся светлым и чистым. Чьё сердце всегда было открыто для людей. Чья душа не очернена ненавистью и жаждой мести. Не испугавшийся смерти. Грудью вставший на защиту невинных. Такой маг может стать драконом. Никто даже примерно не может сказать, как это происходит. Говорят, сама магия становится телом и крыльями. Сильный, невероятный и, по слухам, бессмертный. Но такая сила не может достаться безвозмездно, пусть даже и невероятно чистому и светлому существу. У каждого дракона должен быть хозяин - тот, кого первым увидит дракон после рождения. Вот и служил Мерлин всего лишь самовлюбленному магловскому королю Артуру. Какая сила в чьих-то руках! Что будет, если руки окажутся злыми? Ведь не может великий зверь причинить вред хозяину. Не может уйти или ослушаться. И длится эта пытка вечно, ведь живёт дракон, пока жив хозяин, и хозяин живёт, пока жив дракон. Но и тут магия позаботилась. Как говорят пророки, хозяином дракона становится тот, кому он действительно нужен. Не ясно, дракон хозяину или хозяин дракону. Само провиденье подбирает время, когда откроются глаза зверя. Вот и Тому "повезло". Казалось бы, какая боевая единица! Том в кратчайшие сроки весь мир завоюет! Но нет. Не может хозяин заставить дракона причинять вред кому бы то ни было, только защитить. Бесполезное по сути приобретение. И отказаться невозможно. Что ж, видимо это судьба. Поттер. Мальчик-который-выжил. И ни один из них не сможет жить спокойно, пока жив другой...

20 лет после победы Тёмной стороны. Волдеморта, а ныне министра Риддла, волнуют необъяснимые магические возмущения на могиле давнего врага.

Том/Гарри

Том Риддл, бывший Волдеморт, теперь министр Магии, размышляет о своем прошлом и нынешней роли. Его воспоминания переносят его в времена войны, когда он был могущественным темным волшебником. С тех пор многое изменилось, но магические возмущения в Годриковой впадине напоминают о его враге - Гарри Поттере. Риддл, несмотря на свою жестокость, следовал кодексу чести и организовал достойные похороны Поттера после его кажущейся смерти. Магические аномалии вокруг могилы Поттера заставляют Риддла собрать группу для зачистки, чтобы выяснить причину возмущений. Во время раскопок происходит неожиданное событие: из могилы вырывается существо, которое после падения на землю превращается в Поттера, но теперь он обладает способностями дракона. Риддл осознает, что Поттер стал его хозяином, и теперь он не может использовать его силу для своих темных целей. Судьба связывает их неразрывно, и Риддл понимает, что мир не узнает о новой силе Поттера, пока тот спит в его доме, представляя собой бесполезное приобретение для своих амбиций.

Раскинув руки в стороны, девушка вдыхает аромат ночного Парижа: он пахнет только что собранными розами, свежей выпечкой и сигаретами с ментолом, запах которых ей, вроде бы, не нравится, но он для неё ассоциируется с родным городком. Ей не тревожно стоять на краю небоскреба. Главное это то, что она действительно чувствует твердую поверхность под ногами. Не важно, земля это или строительный материал, главное, чтобы он просто был. Нагретый летним солнцем, он дарил ей спокойствие и сердечные тревоги уходили прочь, уступая место теплоте и уюту, которых так не хватало Маринет в свои неполные шестнадцать. - Тебе действительно нравится тут, не так ли? - Кот, сидевший сзади неё, подошел поближе, но трогать не стал, чтобы не помешать: она нравилась ему такой намного больше. - Ещё бы! - засмеялась та и ловким движением ног оказалась уже рядом с удивленно моргающим блондином, в тот же момент улыбнувшимся своим собственным, пускай и глупым, мыслям. - Знаешь, как здорово? Будто бы ты чувствуешь весь город каждой клеткой своего тела. - Будь осторожнее, - юноша выставил руку в сторону и Ледибаг, споткнувшись на ровном месте, упала в объятия Нуара, глупо захихикав, словно маленький ребенок. - Если ты ушибешься, то никому от этого весело не станет. Тем более мне и тебе. - Я не смогу навредить себе сильнее, чем уже есть, - отскочив от него в сторону, Маринет упала на теплый бетонный пол, уложив руки под свою голову. Ледибаг закрывает глаза, погружаясь в свои самые неприятные воспоминания. Визг автомобильных шин, удар, осколки лобового стекла, летящие в сторону маленькой девочки, ноги которой прижаты неуправляемым транспортом. Она беспомощно кричит, махая руками, пытаясь своими силами освободиться. Но она ничего не смогла сделать. Чувствуя то, как одна за одной ломаются хрупкие, ещё недостаточно окрепшие кости в её ногах, Дюпэн-Чен давится слезами, охрипшим голосом умоляя спасти её перед тем, как полностью провалиться в темноту. - Моя Леди? - Знаешь... Когда мне было десять лет, - неожиданно начала девушка, прервав повествование тяжелым вздохом. - Меня сбил автомобиль. - Что? - удивленно спросил Кот. - Повтори. - Я чуть не погибла под колесами... Точнее, под бампером прижавшей меня к кирпичной стене школы машины, - кашлянув, поправилась та. - Из всего произошедшего я помню лишь то, как старалась позвать кого-нибудь на помощь, но никто не приходил ко мне. Прохожие просто стояли, любовались тем, как по моим ногам стекает кровь, как они синеют от открытых переломов и как я плачу, делая слабые попытки выбраться из-под бампера. Я не рассказывала тебе об этом? Но Нуар лишь шокировано помотал головой, соглашаясь с тем, что слышит это впервые. Его сердцу стало больно от одной мысли о том, что его дорогая Леди испытала такую чудовищную боль ещё будучи совсем маленькой. - Нет, не рассказывала. - С того времени я не могу ходить и лишь езжу на проклятой инвалидной коляске, - продолжила героиня свою историю. - Честно говоря, это крайне неудобно. Еле сдержавшись, чтобы слезы не хлынули по её щекам, Маринет вновь прикрыла глаза, вспоминая день, проведенный в школе. Для неё все всегда идет своим чередом: ничего не меняется и тем же лучше, ведь никаких проблем перемены не доставят. Во всяком случае, она думает, что не доставят. Больше, чем иметь здоровые ноги, Дюпэн-Чен мечтает о том, чтобы исчез один человек. Та, кто не дает ей жить мирной и спокойной жизнью. Вроде бы красивая, но с прогнившим сердцем и душой, девушка с интересным именем Хлоя. Буржуа Хлоя. Толкая ногами, руками и чем-нибудь острым в спинку кресла, в спину черноволосой или в её плечи, хохоча от, якобы, забавной реакции: покраснев, Маринет поворачивается к ней лицом, прикусывая нижнюю губу от возмущения. Голубоглазая понимает, что сказать что-то не так Хлое - и она может вылететь из коллежа своей мечты, в который столько лет пыталась поступить. И всем было бы совершенно наплевать, ведь дочка мэра Парижа сделала бы все, лишь бы одноклассники единодушно проголосовали за то, чтобы голубоглазая была исключена из учебного заведения. И в списке был бы тот, кто ей так сильно нравится. - Прости, моя Леди, но... Как тогда ты можешь ходить? Маринет задумчиво подняла голову, посмотрев на Кота. - Моя квами дает мне силу для этого, - улыбнувшись, ответила она. - Благодаря ей я могу быть свободна, словно птица в небесах. Протянув руку, девушка похлопала по месту рядом с собой, приглашая Нуара лечь поближе к ней. Тот послушно подошел и прилег набок, подперев голову ладонью, чтобы лежащую Ледибаг ему было лучше видно. Она улыбается, даже несмотря на то, что ей больно. Она смеется, позабыв про невзгоды и все, что происходит с ней за обычный повседневный день. "Она... Такая сильная..." Но... - Скажи, Кот... - она вытирает слезы тыльной стороной ладони, горько всхлипывая, невольно вкладывая всю боль в свои слова. - Я не заслуживаю право на счастье? Неужели Хлоя и остальные говорят правду, что все, подобные мне, не должны существовать, чтобы не мешать жить остальным, нормальным людям? Тот лишь молча обнял её, позволяя теплым, соленым каплям падать на ткань его костюма. Ладонью он гладит её по волосам, урча и убаюкивая. - Моя Леди, ты заслужила счастья больше, чем кто бы то ни было, - девушка удивленно подняла на него взгляд, задавая немой вопрос, на который он поспешил ответить: - Ты спасаешь меня из передряг, помогаешь жителям Парижа. Ты - героиня, которая делает жизнь каждого из нас чуточку ярче. Не смотри на свой недуг. Маринет молчит. Ей тепло и больно от слов Нуара. Положив голову на его грудь, она закрывает глаза, и слезы медленно капают на широкую грудь её друга. - Я счастлива, Нуар. Не важно, что будет завтра. Даже если она никогда не встанет, слова этого нелепого, глупого, но поистине сильного юноши дают ей надежду. - Я знаю, Ледибаг. Соприкасаясь своими губами с её, Нуар еле слышно произносит: - Ты заслужила.

Маринет любит город в котором она живет, любит все, что с ним связано. Кроме одной-единственной вещи. Той, что помогает ей передвигаться.

Адриан/Маринет

Маринет, стоя на крыше небоскреба, вдыхает ароматы ночного Парижа и чувствует себя связанной с городом. Она открывается Нуару, рассказывая о трагическом ДТП в детстве, которое оставило её на инвалидной коляске. Несмотря на физические ограничения, её квами даёт ей силу ходить. Маринет борется с насмешками Хлои и внутренними демонами, но поддержка Нуара напоминает ей о её героизме и заслуженном счастье. Их взаимное понимание и близость укрепляются, когда они делятся своими переживаниями и надеждами.

- Давай, ты сможешь сделать это! - Кора подбадривала брата изо всех сил. - Это же проще простого! - Кому как, - сердито буркнул Дерек, прожигая взглядом друга невесты. Нет, он, конечно, знал о существовании пары знакомых Эрики, так крепко вошедшей в их сплочённую компанию, но даже не подозревал, что среди них могут находиться вот такие вот кадры. И дело было не в том, что этот незнакомый парень был каким-то тупым идиотом или беспросветной пьяницей. Наоборот, он был настолько прекрасен, что Дерек не мог отвести от него глаз, а потому только сильнее хмурился. Это не укрылось от взгляда Коры, так что она уже которую минуту подбивала Дерека подойти к тому парню и хотя бы просто заговорить с ним. В теории невозможно придумать ничего легче, но на практике Дерек не знал, что ему вообще стоит говорить. "А ты с какой стороны?" - банально и глупо. Если он сам со стороны жениха, Бойда, и не знает этого парня, то тот определённо со стороны невесты. "Всё-таки, они очень красивая пара" - слишком романтично, Дерек так никогда не говорит. Если же он скажет что-то в духе "фу, они друг другу не подходят", то может случайно навлечь гнев кого-нибудь из гостей, да и вообще как-то неприлично считать, что пара должна расстаться прямо у них на свадьбе. Так что Дерек был в полной растерянности и не представлял, что же ему теперь делать. - Может, хотя бы на танец его пригласишь? - отчаявшись, жалобно предложила Кора. Дерек мотнул головой, не принимая такой вариант в расчёт. - Я не очень хороший танцор, так что нет, - нахмурившись ещё больше, чем прежде, Дерек еле слышно вздохнул (потому что, если бы Кора всё же услышала его вздох, то сказала бы, что он устраивает драму на ровном месте и ему нужно всего лишь взять себя в руки и подойти к парню). - Вот и сиди тогда здесь до скончания времён! - терпение у Коры было не резиновое, так что, устав от общества унылого брата, она собралась на танцпол. В целом свадьба получилась довольно неплохой. Красивая музыка, вкусная еда, довольно ненавязчивый ведущий, делающий всё с душой и весело, но не прицепляющийся со своими конкурсами к тем, кто действительно не хочет в них участвовать. Картину идеального торжества не портили даже дети, которые роем кружили вокруг гостей, попеременно выхватывая из чьей-нибудь тарелки то лосось, то шпинат, то маслины и прочую еду. Все маленькие сорванцы, едва начавшие утомлять Дерека своим гиперактивным поведением, вдруг присмирели и даже скрылись из его виду. Незнакомый парень со стороны Эрики тоже исчез, так что Дерек немного забеспокоился. Неужели он уже собрался уезжать? Не прошло ещё и середины вечера! Все страхи и сомнения Дерека развеялись через секунду, когда он заметил знакомую шевелюру среди кустов. Стараясь всем своим видом показать, что он тут по совершенно важным и нужным делам, Дерек прогулочным шагом прошёлся до интересующих кустов, осторожно заглядывая за них. Перед ним, а точнее позади кустов, располагалась скамейка, на которой очень удобно разместился тот самый парень. Рядом с ним были дети, они что-то щебетали себе под нос и кружили по всей небольшой полянке, спрятавшейся среди кустов. У парня в руках были мыльные пузыри. Он очень профессионально выдувал их из трубочки, заставляя девчонок и мальчишек визжать от радости. Только вскоре он уже прикрывал глаза рукой, видимо, слишком переусердствовав с выдуваниями. Часто выдыхал, поэтому теперь у него наверняка закружилась голова. Дети же продолжали требовать пузырей, но парню явно нужна была помощь. Повинуясь какому-то внезапному порыву, Дерек вышел из кустов, встречая недоумённые взгляды детей и парня. - Я тут... Эм... - Дерек не знал, что ему следует говорить, так что просто выхватил из рук парня трубочку и с силой дунул, выпуская сразу несколько десятков пузырьков. Дети запищали громче, а парень только широко и абсолютно обезоруживающе улыбнулся. - Спасибо, а то у меня уже щёки болят, - и, вопреки своим словам, парень всё ещё продолжал улыбаться. - Тебя же Дерек зовут? Хейл. Дерек только кивнул. Он уже хотел спросить, откуда парень знает его имя, но тот сам перебил его, размахивая руками и прося ничего не говорить. - Про тебя очень много говорила Эрика. Так хорошо описала, что я тебя даже среди тысячи людей узнал. - И как же конкретно? - Дереку и вправду было интересно. - Самый угрюмый и в тоже время самый милый из всех, кого ты когда-либо встречал, - чуть смущаясь, но не переставая улыбаться, ответил парень. - Я, кстати, Стайлз Стилински. - Довольно странное имя, - как-то невпопад произнёс Дерек, мысленно признавая, что оно очень идёт новому знакомому. - Ты не единственный так говоришь, - Стайлз перевёл взгляд на заскучавших детишек и вновь взглянул на Дерека. - Не мог бы ты ещё несколько раз повыдувать пузыри? Я не шутил про щёки. Дерек смог только молча кивнуть, набирая побольше мыльного раствора в трубочку. Стайлз вновь улыбнулся, и Дерек поймал себя на мысли, что ради такой улыбки он не только будет работать для чужих детей бесплатным клоуном, но и луну с неба достанет. © SSM [Sterek 18+]

Дереку понравился друг невесты, но он не знает, как к нему подойти.

Дерек/Стайлз

Ты никогда не умела хорошо играть в шахматы. Карты, футбол, стрельба, фехтование - всё это ты сумела освоить чуть ли не с первого урока, однако эти деревянные фигурки постоянно сбивали тебя с мысли, запутывая разнообразием ходов и тактик. И естественно, когда Чарльз предложил тебе сыграть, ты лишь нервно засмеялась. - Издеваешься надо мной, да? Он лишь обворожительно улыбнулся, освещая затхлую атмосферу кабинета. Ты задержала взгляд на его губах, что так ярко выделялись на его лице, всего на несколько мгновений представив их прикосновение. - Давай. Одну игру, - всё также уговаривал тебя юноша, и ты обессиленно закатила глаза. Победный огонек так и норовился завлечь тебя в омут голубых глаз Ксавье, однако ты сдержала натиск чувств и перевела взгляд на шахматную доску, что появилась спустя несколько мгновений. - Я чёрными, - сразу выпалила ты, не дав юноше взяться за фигурку пешки, что отливала агатовым блеском. Ксавье лишь хмыкнул, так и не взглянув в твою сторону. Но тебя это только радовало. Ты могла спокойно наблюдать за Чарльзом, без капли страха, что он может заметить это. И теперь ты видела каждую трещинку на алых губах, из-за которых тебе приходилось лишь крепче сжимать зубы, чтобы не сорваться. - Твой ход, - тихо прошептал юноша, отвлекая тебя от очередной развратной мысли. Тебе нужно собраться, хотя бы попытаться обыграть его, несмотря на то, что это невозможно даже профессиональным игрокам. Сосредоточившись, ты ни разу не позволила себе хотя бы краем глаза взглянуть на столь желанные губы. В поле твоего зрения лишь бледные ладони с длинными пальцами, на которых слегка выпирают суставы. Они уверенно переставляли фигуры по своему желанию, вновь и вновь заставляя тебя нервничать от постоянной фразы "Шах". А когда ход оставался за тобой, то тихий стук по деревянной поверхности стола разносился в твоей голове подобно колоколу. - Шах... и мат. Ты молча уставилась на шахматную доску. Конечно, другого исхода ты не ожидала, однако внутри тебя остался неприятный осколок разочарования. - Я тебе сразу сказала. В этой игре я бесполезна, - грустно вздохнув, ты поморщилась, а затем посмотрела в сторону Чарльза. Сказать, что он улыбался, это совершенно не то. Его хитрая усмешка буквально выедала в тебе трезвое мышление, из-за чего ты вновь сжала губы. - Хочешь я расскажу тебе ловкий трюк, благодаря которому я всегда выигрываю? - едва сдерживая усмешку, прошептал юноша, а затем пальцем поманил тебя, наслаждаясь ответным испуганным взглядом. Не сдержавшись, ты последовала примеру Ксавье и потянулась к нему через стол, буквально впиваясь ногтями в лакированную поверхность. Твои руки дрожали от напряжения, готовые согнуться в любую секунду. Лицо Чарльза было всего в нескольких миллиметрах и именно это заставляло тебя всё чаще кусать губы и хаотично бегать глазами по комнате, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться. - Не каждый может его освоить, но... - тихий голос Ксавье услаждал твой слух, из-за чего по всему телу прошлась волна нервной дрожи. Его дыхание щекотало кожу возле уха, слегка раздражающая нервные окончания. Ты просто готова была молиться, чтобы он наконец сказал, что таил от других, но скорее не из любопытства, а из-за бесконечного желания, вновь почувствовать его щекотящий голос. "Достаточно просто уметь читать мысли." Твоего недоумения хватило лишь на несколько секунд ступора, а затем ты резко отстранилась, непонимающе глядя на улыбающегося юношу. Он разразился громкими смешками, которые не особо удачно пытался скрыть, прикрывая рот кулаком, пока ты ошарашенно смотрела в его голубые глаза. Нет. Он не мог... - Твои мысли гораздо интересней, чем ты думаешь, - Ксавье перестал смеяться, однако его улыбка всё также красовалась на бледном лице. Покрываясь красными от смущения пятнами, ты собралась кинуться к двери, однако не успела - Чарльз резко схватил тебя за руку и притянул к себе, пальцами цепляясь за твоё запястье. Его губы гораздо мягче, чем ты думала, однако руки грубее, словно после долгой и тяжкой работы, что оставляла шрамы как в душе, так и на коже. Но ничего. Вы сможете их залечить. Вместе.

Ты никогда не умела хорошо играть в шахматы. В отличие от Чарльза, конечно.

Charles/Girl

Персонаж, не умеющая играть в шахматы, с недоумением соглашается на партию с Чарльзом, чьи голубые глаза и улыбка заставляют ее сердце биться чаще. В ходе игры она старается сосредоточиться, но мысли о его губах и руках постоянно отвлекают ее. После поражения, Чарльз предлагает ей секрет своей победы, утверждая, что может читать мысли, что вызывает ее смущение и желание убежать. Однако он останавливает ее, притягивая к себе и обещая вместе залечить шрамы.

Думаешь, что я смогу смириться с тем, что рыбка, из-за которой я подвергал планы по своему спасению полному краху, забудет меня? Так просто. Изящно выскользнет из стакана, шевельнув плавничками, и: "Прощай, Хэнк!" Нет. Я просто не позволю тебе этого, малыш. Уж прости, но я хочу убедиться в том, что золотистый семиног навсегда останется в твоей голове. Я хочу быть одним из тех воспоминаний, что задержались там подольше. Просто не хочу, чтобы ты забыла меня, обернувшись разок вокруг себя. Как я могу просить тебя о чём-то, если ты не запомнишь наш диалог? Забудешь все мои фразы ещё до того, как я закончу мысль? "О чём мы говорили?" - о том, что я люблю тебя, но это, как всегда, не имеет значения. Ровно никакого, не переживай. Я буду повторять свои слова всё вновь и вновь, ведь каждый раз ты слышишь их как в первый. Удивительно, но как ты умудряешься одними своими эмоциями заставить меня с диким нетерпением ждать следующего момента, когда я вновь смогу признаться своей маленькой рыбке в чувствах? Это похоже на интересную игру, ведь твоя реакция всегда непредсказуема. Что будет на следующий раз? Испугаешься, посмеёшься или назовёшь дураком, вновь начнёшь объяснять эту чушь про разные виды? Интересно, когда же ты поймёшь, что мне абсолютно всё равно на наши различия. Мне нужна ты, твоё вечно прекрасное настроение, милое упрямство с неотлипающей от тебя неусидчивостью. И как ты живёшь? Каждую секунду норовишь сорваться с места, чтобы на полпути забыть куда плыла. Твоя жизнь полна приключений, которые ты умудряешься создавать себе сама. Это увлекательно, наверно, раз ты не унываешь из-за своей горе-памяти. Но в этом есть и плюсы, верно? Два круга вокруг коралла - и новая жизнь! В этом я тебе завидую, у меня есть много моментов из прошлого, которые я бы с радостью забыл. Честно, уж лучше постоянно удивляться почему у меня не хватает конечности, чем помнить причину. Малыш, не сердись, если я излишне ворчлив. Не привыкли мои щупальца к такой энергичности, с которой ты скачешь около меня, что поделать. Но зато я никогда не уйду от тебя. Ведь уверен, что ты, не думая, бросишься на мои поиски. А я не хочу, чтобы моя рыбка потерялась вновь. Эх, Хэнк... а ты же мог сейчас сидеть в своём стеклянном аквариуме один, наслаждаться тишиной. Как же всё-таки хорошо, что я пошёл за тобой, смогу убедиться в том, что ты будешь в безопасности и не станешь вновь рваться в неизведанные края, потому что тебе внезапно взбрела в голову мысль "навестить старого друга". И я только тут смогу проследить, чтобы ты не затерялась в океане только потому, что "я понятия не имею где он, но я уверена, что найду". Нет, малышка, теперь я понимаю, что спокойно сидеть в аквариуме я бы не смог. Только не после того, как встретил тебя. Сидеть и думать, какая авантюра на этот раз взбрела тебе в голову? Гадать, забыла ли ты меня? Не было бы тишины в том стеклянном ящике, я бы рвался на волю. Только потому, что не могу забыть тебя. Если бы ты не вразумила меня тогда, во время транспортировки, я бы понял это когда стало бы слишком поздно. Я люблю тебя, малыш. И я не могу подобрать сейчас более искренних слов. Поэтому я буду невозмутимо стоять перед тобой, наблюдая твоё легкое замешательство. Надо же, рыбка, на целых три секунды ты застыла, впервые ты никуда не рвёшься. Рекорд! Мне тяжело скрывать от тебя свою улыбку, но я пока держусь. Вижу, как в твоих глазках мелькает счастливая искорка и ты медленно, сильно запинаясь, начинаешь что-то говорить. Удивляешься тому, что услышала. И вот, проходит какое-то мгновение и ты уже наворачиваешь круги вокруг со счастливыми криками, что тоже, тоже любишь меня. Начинаешь без умолку щебетать о том, как прекрасно осознать такие чувства, что рада любить меня, что вид неважен. Я тихонько смеюсь, наверно, от счастья. Но ты всегда умела меня удивлять и ставить в тупик. Дети? О чём ты, милая Дори? Я не понимаю по какой логической цепочки шли твои мысли. О каких рыбо-осьминогах ты говоришь? Дори, стой. Слишком много странных названий. Разные виды, помнишь? Не имеет значения?... Малыш, не надо. Просто прекрати. Запнулась. Забыла. Я люблю тебя. Удивилась. "Мы разных видов, Хэнк" - улыбнулась. Подумала, что пошутил. Что ж, рыбка, остановимся на этом. Пора заканчивать игру... Ты можешь забыть мои слова, можешь забыть свои мысли и наши чувства. Но меня я забыть тебе не позволю, малыш. Я всегда буду рядом и помогу тебе вспомнить.

Знаешь, Дори, я точно тебя не забуду, просто не смогу. А ты… может ты не вспомнишь моё имя уже через пару дней, или даже минут. Но я тебе этого просто не позволю, малыш.

Хэнк/Дори

Hénk, an octopus, expresses his deep affection for Dori, a forgetful fish, fearing she'll forget him. He confesses his love repeatedly, acknowledging their different species but emphasizing his desire to be remembered. Dori, caught in a moment of surprise, reciprocates her love, only to forget her own words shortly after. Hénk's determination to be a constant presence in Dori's life, despite her fleeting memory, is a poignant testament to their unique bond.

Пробираться ночью пустыми длинными коридорами в огромных владениях Уолтера Мэбри - гиблое дело. Даже сама идея тайной слежки за их странным и требовательным похитителем абсурдна в высшей степени и изобретательна от слова "ничуть". Процент успеха в ней равен минус бесконечности, а иллюзорное мрачное будущее четырех Всадников, если хоть кто-нибудь раскроет их затею, с каждым мигом становится только реалистичнее. В общем, попытка - "крышка и труба", и очень скоро накроется медным тазом. Но Джек упрямо пробирается вперед, хватаясь и скользя пальцами по темным стенам, и притормаживает резко каждый раз, когда слышит что-то, отдаленно напоминающее далекие шаги. В спину ему дышит Дэниел. Дело ведь и впрямь редкостная дрянь. Они медленно двигались вперед, и сердце Уайлдера билось в привычном ровном ритме. Ночные вылазки ему не впервой, бежать после от погони - тоже, и мысль о поимке почему-то не страшила его до колик в животе. Куда более важным для него казалось то живое тепло, что ощущалось лопатками: Джей искренне старался двигаться плавно, но в движениях его столько же нервозности и несдержанности, сколько уверенности и обаяния - в его речах на любой сцене мира. Молодой иллюзионист наслаждался мгновениями: он давно не работал в "поле", давно не чувствовал себя частью команды - хотя их с Атласом вряд ли можно назвать таковой, а Лула с Мерриттом остались прикрывать их потайную вылазку в стан опытного врага, - и безмерно рад был поводу показать себя с лучшей стороны. Ведь он - столько фокусник, сколько вор, и ловкость рук, и гибкость движений не пропить даже десятилетия спустя. - Долго еще? - Поинтересовался Дэниел, приникая к спине почти вплотную, не рискуя догнать Джека и поравняться рядом: они шли в "слепом пятне" видеокамер, и вылезать за его пределы- опасная затея. - Нет, - шепотом ответил Уайлдер и осторожно высунулся из-за угла. - Поворот направо, еще один коридор - и мы у его комнаты. Пароль Мерритт написал на бумажке, она у меня в заднем кармане. Рассказывать о том, как именно они сумели раздобыть себе план помещений в этом жилом комплексе, а потом Маккинни выудил из Уолтера нужную информацию для взлома его же компьютера, не стоит. Работа это была кропотливая, стоила Всадникам нервов и, Джек был готов поклясться, парочки седых волос - но результат, они надеялись, того стоил. Им ведь позарез необходим компромат на самого мистера Мэбри - иначе сухими из этого пруда им не выйти. Половина пути наконец стелилась за спиной, и противного писка охранной системы не было слышно. Джек ухмыльнулся чуть торжествующе - черный силуэт двери уже мелькал перед его глазами, привыкшими к окружающему полумраку. Атлас мерно дышал в шею, шел с четко выверенным разрывом и, удивительно, молчал. - Почти, - прошептал вор и протянул вперед руку, шаря в вязкой темноте в попытках отыскать край тумбочки (под гипнозом Мэбри что-то часто говорил об этом злополучном предмете мебели). - Черт!.. Коротко ругнулся рядом Джей, и лицо мага кануло в темноту - и в тот же миг за следующим углом раздались громкие шаги. Сердце в груди Уайлдера принялось выплясывать чечетку, и пряный дух ударил в нос. Так пахла опасность - опасность смертельная и неумолимая. Недолго думая, парень нашарил около себя плечо напарника, ухватил его за грудки и пихнул туда, куда подсознательно повели его старые инстинкты: в стоящий у стены шкаф, внушающий уважение своей древностью и массивностью. И зачем только Уолтеру такая мебель? Трупы соперников в дальний угол с нафталином складывать?! Атлас, вздумавший было протестующе брыкнуться в мертвой хватке, внезапно ослаб и сам быстро, но тихо отворил резные дверцы, заскочил внутрь и втянул молодого фокусника следом. Джек поспешно и бесшумно притворил за собой деревянную створку. И задержал дыхание. Шаги раздались близко - дико, ужасно близко - и Уайлдеру показалось, что он вовсе позабыл, как глотать легкими воздух. Позади, оперевшись острым подбородком ему на плечо, замер недвижимо Дэниел - шкаф был иллюзорно большим, и места в нем для двух здоровых парней едва бы наскреблось. Теснота и спертое дыхание мешали сосредоточиться: мысли метались в голове как всполошенные осы, и поймать какую-то одну было просто нереально. Джек просто молчал, чувствуя, как предательски ползет по виску струйка пота - положение с обеих сторон было весьма щекотливым. Невидимый остановился - не напротив злополучного убежища Всадников, нет, но совсем рядом, мерно покачался с носка на пятку и заговорил по телефону. У вора чуть отлегло от сердца, и слабая надежда на то, что человек этот даже не услышал их передвижений, обрела силу. Незнакомец говорил громко, яростно, и Уайлдер, пользуясь этим, тихонечко вздохнул и сдвинулся чуть вбок, чтобы освободить Атласу позади хоть немножечко больше места. Бедный маг, казалось Джеку, совершенно намертво застрял между ним и задней стенкой, посреди кипы костюмов и белья. Тот проводил его горящим взглядом, и понять, чего в этих темных глазах было больше - смутного недовольства или странной покорности - становилось невозможным, потому как оба этих чувства, слишком слабых для импульсивного мага, всегда представлялись Джеку невозможными в его исполнении. Или просто не вошедшими в его эмоциональный обиход. - Ты как? - Едва слышно спросил вор, во имя конспирации прижимаясь губами почти вплотную к чужому уху. Он лично считал, что им пока очень даже повезло. - Не придавил? В ответ Дэниел просто вздрогнул и покачал головой. - Вовсе нет, - ехидно оскалился он, и кожу Джека обдало горячим дыханием. - Уверен? - Обеспокоенно гнул свое вор, краем уха продолжая слушать чужой разговор за плотной стенкой шкафа. - Я могу еще чуть-чуть подвинуться... В подтверждение своих слов парень плавно заскользил вбок, из-за жуткой нехватки места прижимаясь спиной к чужому животу. В подсознании охотно подвернулась мысль о том, что забавно стоят они здесь - "бутербродиком", как назвал бы он эту позу в детстве. Атлас протестующе замычал, и странное чувство пронзило Уайлдера как стрела. Нахмурив брови, он поправил куртку и кинул на напарника, что ловко ослабил галстук, полный смущения взгляд: - Это ведь волшебная палочка упирается мне в поясницу? На губах Дэниела расплылась ядовитая улыбка - Джек ощущал ее даже посреди почти кромешной тьмы, - и маг нарочито плавно наклонился поближе к уху вора. - Ага, она самая. Волшебная палочка Гарри Поттера. Как они добрались обратно до отведенных Всадникам апартаментов, Уайлдер даже не запомнил: память вырубило напрочь после ехидных словечек, и в ответ на вопросительные взгляды друзей рассказать было нечего - компьютер они не взломали, до комнаты Мэбри не дошли. Атлас улыбался чуть смущенно, словно поменявшись с Джеком ролями - вел себя тихо, за ужином не острил и вырваться спать постарался раньше Лулы. Впрочем, и это его не спасло: Джек поймал его по пути к его номеру и с размаху приложил о твердую стену. - Палочка Гарри, говоришь? - Улыбнулся он, наслаждаясь удивлением в глазах Дэниела. - Позволишь взглянуть?.. Спустя секунду в глазах мага мелькнула шальная усмешка, и Уайлдер решительно придвинулся ближе, обхватил за шею, чувствуя холодные пальцы в своих волосах и вкус искусанных губ на своих губах.

Попытка взломать под покровом ночи компьютер Уолтера Мэбри закончилась отсиживанием в темном и тесном шкафу.

Джек Уайлдер/Джей Дэниел Атлас

Джек и Дэниел, члены команды Всадников, пробираются ночью по коридорам владений Уолтера Мэбри, чтобы следить за ним и найти компромат. Они двигаются осторожно, стараясь не привлекать внимания охранной системы и персонала. Сердца героев бьются в такт опасному приключению, особенно когда они слышат шаги и вынуждены скрыться в старинном шкафу. В тесном пространстве они переживают моменты напряжения и взаимопонимания, пока за их убежищем разговаривает незнакомец. После опасного приключения они возвращаются в свои апартаменты, где между ними вспыхивает неожиданный и страстный момент близости.

Я когда-то умру, мы когда-то всегда умираем, Как бы так угадать, чтоб не сам, чтобы в спину ножом. Убиенных щадят, отпевают и балуют Раем, Не скажу про живых, а покойников мы бережем. (с.) Небо голубое, как те цветы, как глаза Смита, прямо над ним, хочешь, протяни руку - и коснёшься. Но вот только пальцы могут сжимать клинок - ничего более. Ватные облака плывут по этому бескрайнему простору, и хорошо-то как, легко. В самую пору бы лечь на эту траву и смотреть на небо - красивое и свободное. Это, блядь, не спасательный круг, это - Ноев ковчег, где всё в дырках, чёртово сито, и вот она - боль: через эти скважины вытекает жизнь. Его, капральская. И, как последний, кто выпрыгнет из Троянского коня, - убивать, резать, колоть, но вот только кого? Леви будет сражаться, хотя сам уже перестал понимать, для кого. Шлюха-мать, раздвигающая ноги, была чертовски хороша, и вот итог: грёбаный ублюдок-коротышка вышел слишком легко, мало крови на грязной постели, старуха режет пуповину, прикладывает сморщенную ладонь к бледному лбу. Жить будет, вот только правда - для кого. Леви никогда не умел "ради", только "вопреки". Выжить вопреки голоду, вопреки бедности, вопреки холоду. Грязные руки трепали его по щекам: спи спокойно, сынок, солнце ещё далеко. Чужие мужчины валили мать на кровать, скрипели пружины, катилась монетка в стакан. Громко звенит серебро в кошельке; Леви ещё мальчик, ещё-не-тот-самый-капрал, идёт на базар, покупает чашку. Тонкий фарфор, голубой цветок, кажется, лилия. (Нет, серьёзно, почему лилия, с чего ей быть голубой?). Жарко, как в аду, у людей лица, как у Иуды и сокамерника его, Цезаря, предавшего, Леви ощущает то пугливое чувство, которое могут назвать счастьем. В аду ему указывали на дверь, но он не заметил. Чашка маленькая совсем, но такая красивая - почти что как мама, только мама, господи, мамамамамама, мамочка красивее. Мелкий он - старуха говорила, что это из-за голода, мужик, что платил больше всех и почему-то просил, чтобы Леви смотрел (сука, смотрел на них), валил всё на природу: экология, мол. Слышали, Разведка снова что-то мудрит, чёртовы еретики. Подойди сюда, малой, дай-ка я тебя перекрещу. Вот тебе облатка, вот леденец. Монетка серебряная в стакане блестит. А чашка правда хороша. Леви доволен: отдал слишком много, даже немного денег жаль. Но это давнее чувство, застывшее на самом дне, почти что проклятие - иудейское, запачканное кровью, распятое где-то на рёбрах, как на кресте. Леви не знает ни про кровь, ни про кров, ни про родной край - для него есть мать, её тощие колени, скрипящая грузно кровать и грязь. Если бы спросил, кто отец его, мать промолчала бы. Наверное, сама не знала. Или не хотела знать. Когда кто-то толкает его в сутулую спину - сколько говорила Кушель так не гнуться, Леви, ты же вообще не заметным становишься, а ну прекрати, - рука невольно разжалась и чашка покатилась вниз с каким-то абсолютно уж отчаянным звоном по скользкой мостовой. Ниже, ниже, ниже к реке. Бул-тых. И вот так - вся эта жизнь до сих пор и катится вниз. Тогда - именно тогда, ни минутой позже и никогда раньше, - Леви пообещал себе вырваться из всего этого дерьма, прорваться наверх, узнать, каков на вкус хлеб, что значит не драться за воду, не искать огрызки яблок, чтобы хотя бы попробовать фрукты, не вымаливать тепла, не просить на коленях огарки свечей, лишь бы мать не мёрзла, а то совсем больная стала. Стать сильным, стать выше. Во всех, слышите, во всех смыслах. Или просто сдохнуть. Вернувшись в дом, он как-то совсем по-взрослому, как уже хищник, смотрит на бородатого дядечку, что всей пятернёй сминает крохотные, как абрикосы, груди Кушель. Смотрит и просит уйти: настоятельно так просит, почти что шёпотом, глаза в глаза. И только представьте: дядечка уходит. Стакан пуст, но в комнате только Леви и мать. Кушель плачет - всегда плачет, что же делать, господи, что, зачем им это всё, для чего. С тех пор всё идёт по-другому: не то что бы лучше, просто - иначе. Кушель кашляет громче, мужчины не идут к ней, Леви щурится, как зверёныш, бросается на всяких проходящих, знакомых, едва заметных, но по-прежнему верно лижет худую материнскую кисть. В шесть лет в последний раз спросил про отца, Кушель, неизменно верная себе, промолчала, и Леви втоптал этот вопрос в грязь. Знаете ли, одного сына толпа уже распяла на кресте, хватит дарить Отцу новых детей. Чашка гниёт в реке, мать гниёт тут, прямо в доме, на кровати. Теперь вместо скрипа и стонов смерти протяжный крик. Вдох-выдох, ты что не дышишь, мама, ты чего. Леви забивается в угол, как в конуру, желудок стянут жгутом. Три дня назад - корка хлеба и талая вода. Ну, ничего, ничего, смерть уже глядит на него и не мигает. Точно мать. Мёртвая, гниющая мать. Но его спасли - Ноев ковчег, спасательный круг, печать, верёвка, посох, Афина, любившая героев, - дверь открылась, и пришла не Смерть, а мужчина. В узкой линии между дверью и косяком Леви рассмотрел голубую ленту неба - лилия. Мужчина спросил про мать, про имя, забрал к себе, и Леви обрёл новое, совсем уж дикое желание: не просто выжить - стать самым сильным. Ну, или сдохнуть - хотя это мы уже проходили. Кенни, к слову, сказал, что умереть всегда проще. Шершавая ладонь срослась с рукоятью ножа, и Леви понял, что это истина: жить всегда труднее. Раньше мужчины были совсем уж чужими: сладкие речи, вонь от сигар, потные лица, стоны и застывшие лица, когда тонкие пальцы Кушель сжимали простынь; теперь же они враги. Просто потому, что могут отнять жизнь. Звон монет в стакане забыт. Леви убивает так же просто, как другие его погодки зажимают грудастых нимф в проулках. Кенни плюётся, мол, сколько тебе лет, щенок, десять? Что, тринадцать? Откуда-то из тумана, из райской тишины, доносится голос матери: "Спину выпрями, Леви, у тебя же просто коромысло, а не спина". Кенни фыркает: "Да тебе никто не даст тринадцати, ты совсем малой. Хватит уже этот стол вытирать, что ты как баба, ей-богу, иди, найди себе девку". Дурак. ...А Леви, кстати говоря, никто не нравился, вообще никто. Один раз что-то кольнуло где-то у сердца, но, может, просто день был такой: хороший, солнечный, и поел он вдоволь. Ни разу не тянуло внизу, не было тяжело в штанах, не сжимались пальцы в кулак. Когда в течение шести лет всё, что ты видишь, - это как твою мать трахают каждый день - без перерывов, можно сказать, и выходных, - то, понимаете ли, всякое желание отмирает. Тут либо ты совсем едешь вниз и голова твоя катится, либо что-то внутри дохнет. Леви, видно, повезло. Позже, спустя, кажется, десять лет, названая сестра, сверкая изумрудными глазами, прижмётся к нему головой, ненароком касаясь грудью. Сама того не понимая, окажется единственной девушкой, которую он обнимал. Леви, наверное, получил дар от матери - пустое наследство: чёрные волосы, худоба, умение экономить и сохранять тишину. Магнолия приносила спелые персики - кто знает, где взяла, и вторила своему братцу: молчала, когда он спрашивал, где взяла. Одна кровь, хотя крови-то и нет. Красный цветок, сорванный богом. Голова катится по земле. Ниже, ниже, ниже. Чашка гниёт в реке. Ну а честно, Леви вообще никогда не думал о том, кто он, просто и у него не было шанса. Не дали. Бог, свесив ноги, щёлкал семечки, закуривал самокрутку, руки воняли - пусть и господни, смотрел за своим сынком. (Рождённые без отца, видно, хранимы им особенно, даже совестно). Выбритая часть головы - чтобы ему там, наверху, было проще рассмотреть его. Коротышка, прыгай выше, деревья мешают. Отряд, подобранный им самим, подох раньше срока: дело времени. Леви никогда, впрочем, и не скрывал от них, что всех ждёт. Кто бы посмел? Братская могила их не ждёт. Петра - рыжеватый ветер, что выскользнет сквозь пальцы, слишком живая, чтобы записывать в очередь к трупам. Очередная сестра. Кровь вне крови. Плоть... какая ещё плоть? Всё в землю. И да, братскую могилу им никто не выроет. Во-первых, тут девка. Во-вторых, некому будет рыть. А в-третьих, Леви не сдохнет. Когда труп, перевернувшись раза три, скрылся из виду, на прощание, кажется, даже махнув прядкой волос, Леви едва не поморщился. (Крест давит, рёбра сворачиваются в бараний рог). Бог, слышишь, Леви к тебе так просто не ступит на порог. Это просто маркесовское одиночество, которому рано или поздно, как мы знаем, наступит конец. Для Леви - возможно. Иначе как ещё? Ведь трупы - не просто, они для чего-то. Жертва всегда ради, во имя, для. Мать, родившая его так просто, что, кажется, ничего и не было, не могла умереть только от голода и холода. Она, ей-богу, сгинула, чтобы Леви жил. Если очень повезёт - счастливо. Везёт ему и сейчас: небо голубое, белые облака, рука срослась с клинком. Ни ада, ни рая - только боль, как крест на спине. Мёртвая мать, мёртвый Кенни, трупы друзей вокруг, один он, как столб соляной, всё живёт и дразнит судьбу. Чашка скатилась в реку - велика беда. Жизнь скатилась в пропасть - ничего, только бы не сдохнуть. Ну да, Леви помнит, кто он и чем всё обычно кончается, "ибо прах ты и в прах возвратишься". И ничего, слышишь, Отче, ничего не боится. Ибо для кого оно всё, для кого? Когда вокруг, кажется, десятки титанов, Леви наконец-то понял: блядь, для себя. Исключительно для самого себя. Живи.

Ког­да в те­чение шес­ти лет, всё, что ты ви­дишь, это, как твою мать тра­ха­ют каж­дый день — без пе­реры­вов, мож­но ска­зать, и вы­ход­ных, — то, по­нима­ете ли, вся­кое же­лание от­ми­ра­ет. Тут ли­бо ты сов­сем едешь вниз, и го­лова твоя ка­тит­ся, ли­бо что-то внут­ри дох­нет. Ле­ви, вид­но, по­вез­ло. (с.)

Леви Аккерман

Леви, мальчик из бедной семьи, переживает тяжелые времена, полные насилия и голода. После смерти матери он обещает себе вырваться из нищеты. В детстве он наблюдает за жестокостью взрослых, теряет свою первую чашку, символизирующую невинность и мечты о лучшей жизни. Взрослея, Леви становится жестоким и беспощадным, убивая тех, кто может быть его врагом. Он теряет близких и друзей, но продолжает бороться за выживание, несмотря на одиночество и чувство ненужности мира вокруг. Небо над ним, как и всегда, голубое, но он носит свой крест из прошлого, который давит на него, напоминая о былом. Леви понимает, что живет ради себя, и это понимание становится для него новым началом.

Из полого стебля лиан можно напиться необычной густой воды: её прохлада оседает на языке слабым травяным привкусом сахарной ваты. В природе вообще много натуральных лакомств: сладкие ягоды, сочные фрукты, ароматный мёд, дикий сахарный тростник, пряно-приторные корешки, даже некоторые грибы имеют волшебный вкус. За время путешествия Киллуа подметил: в джунглях, по которым пролегает их с Гоном путь, можно отыскать больше съедобного, чем среди деревьев Китового острова и Острова Жадности. Гон радуется такому плодородному лесу, наверное, и самому Киллуа здесь хорошо. Растительность зелёная, буйная и густая, но когда-то на месте этих зарослей проходила по-настоящему широкая дорога - долгая, грандиозная, умощённая каменной кладью. Она довольно неплохо сохранилась. Получай уход - сгодилась бы теперь под автомобильное шоссе. Киллуа легко перепрыгивает с камня на камень, ловко балансирует на них, скользких от мокрого мха, покрытых мягкой травой и мелкими жёлтыми цветами. Его скачки спугивают крупных тропических бабочек, светящихся в лучах солнечного света, словно мифические феи. Даже имеющему сильный иммунитет Киллуа кажется, что пыльца с их крыльев немного пьянит. Ничего удивительного, что Гон часто втягивает воздух носом, настороженно принюхивается, словно пытаясь убедиться, безопасно ли это почти сказочное сияние, колеблющееся в душном воздухе. Киллуа делает ещё прыжок, отвлекается на мошку и неаккуратно скользит, внезапно едва не падает. Широко раскинув руки для равновесия, приходится напрячь все мышцы, настолько, что кажется, будто одежда вот-вот порвётся по швам. Гон ловит его и прижимает к себе боком. Крепко обвивает руками. Даёт минутную передышку, потом разворачивает Киллуа к себе и указывает на старинные витиеватые символы, обнаруженные на булыжнике в оставленном Киллуа следу. Предугадывая в Киллуа чувство жажды от своей близости, натягивает ещё один стебель лианы, подрезает его в середине, прогибает ко рту. От волнения немного трудно глотать, пока Гон сильной рукой поддерживает талию, но Киллуа не отстраняется. Утолив жажду, он на некоторое время замирает, прижимаясь к Гону. Перед глазами плывет хоровод из мерцающих бабочек и углубленных рисунков на камнях. Впервые в жизни Киллуа будто бы одурманен, только он быстро понимает, что дело тут не в физическом состоянии, а в близости Гона. Тот крепко переплетает их пальцы, и некоторое время они идут держась за руки, осторожно ступая по щербатым камням. Древние люди не совладали с тем, чтобы дожить в этих местах до современности. Все результаты их трудов теперь почти целиком поглотила дикая природа. Гон жаждет найти потерянный город могущественной в далёком прошлом цивилизации. Постичь её тайны, осмотреть уцелевшие от неё драгоценные артефакты и сокровища. Они на верном пути, и с лица Гона не сходит радостная солнечная улыбка. Но Киллуа хорошо его знает: достигнув цели Гон будет не более счастлив, чем сегодня, когда он набрал пригоршню ароматных сладких ягод после завтрака. И способность радоваться мелочам без всякой меры, кажется, может передаваться. Киллуа сам все чаще растягивает губы в улыбке, предвкушение грядущего наполняет его странной, почти непередаваемой радостью. Это не только предвкушение первооткрывателя, ещё это радость того, у кого наконец наладилась личная жизнь. И, несмотря на то, что формально они с Гоном все ещё лучшие друзья, за последнее время между ними всё кардинально переменилось. Все несколько дней пути через джунгли они ведут себя, скорее, как парочка, и даже ни разу не поспорили или поссорились. Поэтому Киллуа разделяет уверенность, что они отыщут в этом богом забытом лесу нечто, что способно принести пользу. А пока Киллуа безмерно доволен тем, что у них уже случилось хорошего в дороге. Сном в обнимку и смущающим обоих мытьём в ручье, когда приходилось без устали брызгать на чужую обнажённую кожу, чтобы капли воды хоть немного закрыли обзор на пылающие, порозовевшие щёки. Постоянными соприкосновениями, взаимопомощью и тем, как каждый из них обхватывает полый стебель губами после того, как оттуда утолял жажду другой - плотно, будто собираясь впитать чужой вкус, хотя проще было бы подрубить новую лиану, растущую рядом. Сердце частит, и Киллуа так хорошо, как ещё никогда не было. Если научных находок, на которые рассчитывает Гон все-таки не случится, Киллуа уже не жалеет, что отправился с ним. Он рад его обществу, пускай и приходится торчать в непривычных диких местах. Без удобств цивилизации легко можно обойтись, когда они наедине. Отсутствие посторонних для Киллуа вовсе не в тягость, наоборот, оказывается налаживать отношения куда проще, когда никто не вертится и не мешается под ногами. Вокруг них лишь зелень тропических деревьев, галдящие в их кронах пёстрые птицы, лианы, вьющиеся по их раскидистым ветвям, да необыкновенно красивые бабочки глядят на них в тысячу глаз, абсолютно бессильные вызвать смущение. Крупные листья мгновенно испаряют дождевую воду, воздух тяжёлый, липкий, он полон влаги, здесь невероятно душно и пот крупными каплями бежит под майку, перетянутую шнуровкой на спине. Её совершенно неудобно надевать и снимать без посторонней помощи, но Киллуа нарочно выбрал такую. Неудобно, зато красиво. Не самый мудрый вариант для подобного путешествия, но с точки зрения того, чтобы дразнить собой Гона - вполне. Прошлым вечером у того мелко дрожали руки, когда он помогал справиться с тугим шнурком. Киллуа никогда не забудет, каким тёмным и голодным был его затуманенный взгляд в свете костра. Сколь глубоким и возбуждённым стало дыхание. Торопить события Киллуа не стал, он сам слишком смущался быть таким вызывающим, однако он был уверен: ещё до конца пути у них с Гоном снесёт крышу друг от друга настолько, что мыслей о древних людях, когда-то обитавших на месте леса, почти не останется. Тут, где они только вдвоём, лучше и самому Киллуа. Он вспоминает щекотные, нарочито-осторожные прикосновения Гона, тёплые, напряжённые до дрожи пальцы, плавно скользящие по ямочке между лопаток, и с трудом сглатывает. - Мы совсем скоро найдём что-нибудь интересное, Киллуа, - прерывает его мысли Гон. - Такое, что слава о нас загремит на весь мир. Киллуа не уверен - хочет ли он мировой известности, хотя, получи он её - это было лестно. Первый Золдик, знаменитый не только многочисленными убийствами, это не считая хантера-прадедушки Ззигга. Только слава - вещь проходящая, люди, жившие на месте этих руин, тоже должны были быть славной нацией, ведь они имели столь многое, что даже время и джунгли пока не смогли стереть с лица земли. А у Киллуа в распоряжении только Гон, который вдруг приближается со спины и осторожно промакивает влажную кожу под шнуровкой. Киллуа знает, у Гона лишь один носовой платок. Интересно - будет ли он после утирать лицо, задерживая на себе ткань, остро пахнущую им, или нет? Стоит посмотреть. Гон приобнимает за плечо уверенным, уже совсем не дружеским жестом, по волоскам на шее ощущается, как его губы сейчас близко от кожи. Киллуа выгибается так, чтобы они прижались к кромке роста волос, будто бы пытаясь помочь Гону оказать себе вполне приятельскую услугу. Лишь помочь освежиться, не более. Немного обветренные, чуть подсохшие на жаре, самую каплю шершавые губы Гона приоткрываются в неуверенном, несмелом движении. В тот же миг по телу Киллуа разливаются нега и жар, он становится более потным, чем был. Гон замечает и начинает действовать решительнее, его горячий язык касается кожи. Сперва невинно, будто для дегустации вкуса, после жаркого вдоха в поцелованное место - размашисто и мокро, так, что почувствовались даже мелкие сосочки на кончике языка, тоже слегка шершавые, как и губы. Киллуа становится неожиданно хорошо, настолько, что ноги наливаются тяжестью, и он доверчиво опирается на Гона. Тот снова обнимает за талию, кладёт руку на бедро, с нажимом гладит. Влажно и увлечённо покрывает поцелуями шею, подгибает колени и впивается губами в голую кожу между шнурками. Горячий язык вырисовывает узоры под ними. Рука Гона поднимается по ноге выше, гладит пах, обжимает, ласкает через лёгкие шорты. На пару секунд он отрывается губами от кожи и низким голосом, многообещающе говорит: - В этом лесу я скоро получу нечто очень ценное, - Киллуа не способен ответить, может только тяжело, возбуждённо дышать. Он прогибается, опираясь руками на старый, украшенный письменами валун, изгибает спину и расставляет ноги, позволяя Гону расшнуровывать майку, беспрепятственно трогать ягодицы. Гон лезет под ткань, гладит проступающие рёбра, прихватывает пальцами соски, трёт их, оттягивает до приятного покалывания, снова целует спину, в шею. Спускает шорты Киллуа до колен, а потом опять покрывает поцелуями голую кожу спины. Киллуа чувствует как Гон возится за спиной, обнажает свой крепкий и жаркий член, твёрдая головка чуть жестковато, но очень волнительно упирается под яички. Соски припухают, увеличиваются, отчётливо проступают под майкой. Киллуа хватает воздух губами, изнемогает от сладкого блаженства. Он чувствует, что вот-вот кончит, его мысли сейчас о том, что он добился своего - завёл Гона, а ещё - о ночи, которая наверняка будет незабываемой. Ночи среди руин, вероятно разграбленных кем-то до них. Но сокровища просто дорогой хлам, по-настоящему сильное удовольствие несут не они, а то, что происходит между ними с Гоном сейчас. Тот всё громче дышит, трётся членом всё яростнее, а потом, когда Киллуа уже готов завыть на весь лес, разряжаясь, рывком поворачивает, вдавливает в себя и безумно целует в губы. Язык жадно врывается в рот, зубы смыкаются возле губы, солоноватая кровь тут же перебивает во рту привкус сладкой растительной воды из стеблей. Зажатые между тел эрекции пульсируют, притиснутые друг к другу. Выделившееся семя смешивается, вязко стекает, мокрыми пятнами впитывается в одежду и липнет к коже. Киллуа смущённо отводит взгляд, тяжело дышит Гону в лицо, чувствуя жжение в пылающих щеках. Но на самом деле он не так уж стесняется. Он полностью готов стать взрослым и не протестует, когда Гон заходит дальше и начинает осторожно раздвигать его ягодицы ребром ладони, щупает между них пальцами, потирая на пробу нежные складочки ануса. Несколько раз щекотно проходится по нему, а потом замирает, и лишь его член подёргивается, посылая приятные вибрации в ставший необыкновенно чувствительным после оргазма член Киллуа. Стоит лишь замереть - и магия местной природы обволакивает и их. Голую кожу спины щекотят бабочки.

И, несмотря на то, что формально они с Гоном все ещё лучшие друзья, за последнее время между ними всё кардинально переменилось.

Гон Фрикс/Киллуа Золдик

В путешествии по джунглям Киллуа и Гон наслаждаются природными лакомствами и обнаруживают следы древней дороги, покрытой мхом и цветами. Киллуа, прыгая по камням, привлекает внимание бабочек и чуть не падает, но Гон ловит его и поддерживает. Они дегустируют воду из лиан и изучают древние символы на камнях. Гон мечтает найти потерянный город, в то время как Киллуа радуется их текущим приключениям и растущим чувствам к Гону. В душной атмосфере джунглей они находят уединение и взаимное притяжение, которое приводит к страстному поцелую и более интимным моментам.

В клубе этой ночью они оказались прежде всего по инициативе Гона. Не то чтобы они каждый вечер куда-то выбирались, но в один прекрасный момент подвернулся повод, и Киллуа, несмотря на всю свою нелюбовь к подобным развлечениям, не смог сказать Гону нет. Все-таки не каждый день хантерам присуждались звезды за особые заслуги перед Ассоциацией, а поддержать Гона ему, конечно же, очень сильно хотелось. Слишком далеко идти не пришлось - в новом отеле, номер которого Гон с Киллуа облюбовали уже целую неделю как, все первые этажи были заняты различными магазинами, ресторанами и различными другими увеселительными заведениями. Достаточно было только сделать один звонок на ресепшн и заказать бронь на один из свободных столиков - какой обеспеченный хантер захочет метаться по набитому людьми залу в поисках свободного места. Их с Киллуа столик стоял неподалеку от бара, в той самой зоне, где музыкальные биты звучали недостаточно громко, чтобы приходилось кричать соседу в ухо ради того, чтобы он услышал хотя бы одно произнесенное слово. Здесь было достаточно комфортно - оббитые мягкой синей тканью низкие кресла приятно пружинили при каждом движении, - а стоящие в отдалении друг от друга столики только способствовали интимности момента. Так что можно было даже не беспокоиться о том, что какой-нибудь важный разговор будет неловко прерван слишком громким кашлем сидящего за спиной соседа. Или, тем более, чьим-то косым взглядом. Ноги Гона все еще немного гудели от долгого танцевального марафона. Раньше такое случалось только после напряженных тренировок, но и тогда, и сейчас это ощущение скорее было приятным. Гон и в самом деле был рад вспомнить, как здорово иногда оказываться в настолько людных местах, качаться под музыку и обнимать Киллуа, такого улыбчивого и непривычно яркого. Гон успел позабыть и о том, как много внимания его Киллуа может привлечь одним своим видом, но его на удивление это больше не злило, даже казалось немного лестным - Гон твердо знал, ни на кого другого, кроме него самого, Киллуа и сам смотреть не захочет. И от одних только этих мыслей жар под кожей становился нестерпимым, как если бы резко все кондиционеры вышли из строя и клуб погрузился в палящее пекло. Киллуа растянулся рядом, на мягком бархатном сидении. Разноцветные огни отблесками плясали на усыпавших его голую шею капельках пота. Гон сглотнул, чуть приподнялся над Киллуа, повинуясь желанию как можно скорее поцеловать его в разомкнутые влажно блестящие губы. Но тот шевельнулся, уходя от прикосновения, и рот Гона скользнул по коже щеки, мягкой, гладкой, невероятно приятной на ощупь. - Пить хочется, - глухо произнес Киллуа. - Принеси что-нибудь. И тут же, будто бы уговаривая, погладил Гона по лежащей на бархатной ткани руке, ласкающе обведя каждую выступившую косточку. После такого язык во рту потяжелел, прилип к небу, лишая возможности издать хоть какой-нибудь звук. Но, по правде говоря, сказать что-то в возражение Гон бы даже при всем своем желании бы не сумел. А потому, наградив Киллуа еще одним нескромным поцелуем, нехотя поднялся на ноги и побрел в сторону бара. Основная волна посетителей уже забрала свои заказы, так что к стойке Гон пробился без особых усилий. Приветливо улыбнулся уже успевшему запомнить его бармену, мгновенно ухватившемуся за початую бутылку виски, и придвинул к себе коктейльную карту. - Как обычно, - с вежливой улыбкой поинтересовался тот, - исключительно сладкое? Гон машинально кивнул, скользя взглядам по картинкам с яркими цветастыми коктейлями. Он никогда не задумывался над тем, что пить с Киллуа будет скучно. Но, как оказалось, знаменитый иммунитет семьи Золдик распространялся даже на такие, казалось бы, обыденные мелочи. Алкоголь совсем не брал его, и тут дело было даже не в количестве - Киллуа одинаково легко воспринимал и крошечную порцию, разбавленную большим количеством сладких соков, и полную бутылку крепкого коллекционного. Если подумать, Гон даже иногда немного жалел, что при всем своем желании, Киллуа не сможет расслабиться от алкоголя так, как того бы хотелось Гону. Но все-таки это от него уже не зависело. - Могу ли я посоветовать вам? - Гон поднял голову, вопросительно приподняв брови и не сразу поняв, на тему чего ему вообще хотят помочь. Или неужто он опять глупо сболтнул что-то вслух? Но бармен уже что-то искал в коктейльной карте, легко переворачивая ламинированные страницы. А затем - ткнул пальцем в какой-то веселенький зеленый напиток с кокетливым зонтиком наверху. - Наш недавний хит, - с заметной гордостью произнес он. - "Мятная лихорадка". Сладкий, но вместе с тем очень освежающий. А все благодаря необычному компоненту - этот сорт мяты только недавно пустили в оборот. Попробуйте, уверяю вас, вы не пожалеете! Бармен говорил так убедительно и увлеченно, что Гон и сам не заметил, как согласился. А потом и сам непонятно отчего разволновался: во рту пересохло, перед глазами сразу же возник Киллуа, разгоряченный, страдающий от жажды, пока он, Гон, уже получив свой заказ, никак не может принять решение. Ну разве это справедливо? Коктейль приготовили быстро, видимо в этот вечер на него и в самом деле был большой спрос, и Гон, осторожно сжав пальцами одной руки тоненькую ножку бокала, а второй - наполненный льдом и виски стакан, двинулся обратно к их с Киллуа столику. Киллуа уже успел его заждаться. Он выглядел таким недовольным, насупившимся до того очаровательно, что Гон едва сдержался, чтобы не подразнить его еще больше. Только улыбнулся и, передав Киллуа его заказ, опустился рядом. - Долго же ты... - пробормотал тот уже скорее из принципа, чем в самом деле злясь. Киллуа выглядел заинтересованным: медленно водил трубочкой по кругу в мятно-зеленой жидкости, кажется даже принюхивался - Гон заметил, как шевельнулись его ноздри, и поспешил сказать: - Это у них сегодня популярное. Решил взять и тебе. Может, хочешь что-то другое? Киллуа качнул головой, видимо решив сначала попробовать, а потом уже браковать. И, уже явно осмелев, обхватил губами трубочку. - Неплохо, - наконец произнес он. И, довольно блеснув глазами, улыбнулся Гону. - Освежает. Гон заметил далеко не сразу, что что-то пошло не так. Такое количество посторонних, бесконечно снующих мимо них людей рассеивало внимание, а потому он даже и не догадался перевести взгляд на Киллуа, проверить, отчего тот так затих и все реже и реже стал отвечать на задаваемые Гоном вопросы. Хотя, честно говоря, ни один из них не был каким-то безумно важным, скорее просто произнесенные вслух мысли, не требующие конкретики или комментариев. Громыхающая в ушах музыка мешала слишком сильно, но тогда Гону и в голову не пришла мысль куда-то идти. Он медленно цедил остатки виски, щедро разбавленные подтаявшим льдом, и на полном серьезе рассуждал о том, что, пожалуй, даже рад заслуженному повышению. Ведь это значит, что он, Гон, теперь на полном серьезе может... Закончить мысль Гон не успел - ладонь Киллуа скользнула по ноге, погладила медленно, провоцирующе, а затем легла на пах с такой явной наглостью, что посчитать это чистой случайностью мог бы только полный дурак. Гон же дураком себя не считал, хотя и не был лишен склонности преувеличивать собственные заслуги. - Киллуа, - произнес он и, наконец, обратил все свое внимание к сидящему рядом, - что ты делаешь? Только сейчас Гон заметил, как много странностей появилось в поведении Киллуа, совершенно ему незнакомых, а ведь они пробыли вместе так много времени. Киллуа улыбался ему, как-то по-особому легко, щурился, жмуря ярко-блестящие глаза - зрачок в них постоянно сокращался, хотя, быть может, это просто зрение Гона обмануло мерцающее освещение - и продолжал, продолжал будто специально легонько гладить пальцами грубый шов на брюках. - ...не так? - спросил Киллуа, настолько неразборчиво, что Гон и не расслышал самое начало, только и успел заметить, как едва шевельнулись его губы. А Киллуа, не дождавшись ответа, притиснулся к Гону боком, прижался так тесно, что тот мгновенно ощутил, насколько горяча была его кожа, будто совсем и не скрытая плотной тканью одежды. Киллуа снова погладил его, издевательски медленно, но затем - повел выше. Коснулся пальцами тяжелой пряжки ремня, словно раздумывая, стоит ли ее распускать, и следом же скользнул под свободную футболку, пощекотав мгновенно напрягшийся пресс. - Мне нравится, - голос Киллуа у самого уха звучал как-то слишком радостно, точно он впервые за весь вечер и заметил, во что был одет Гон, точно не он всего несколько часов до выхода косился в сторону измятой футболки с самого дна гардероба с таким видом, что и знать Гона не захочет, если тот это на себя наденет. - Почему ты никогда не носил ее раньше? Странное, слишком противоречивое поведение, несвойственное Киллуа, но до чего же сложно сейчас сосредоточиться! Особенно, когда ладонь Киллуа, тоненькая и как никогда чуткая, так и норовила скользнуть прямо под ремень. Киллуа томно выдохнул, опалив дыханием чувствительную мочку, потерся щекой о плечо Гона в какой-то странной, непривычной ласке. И тот, наконец-то смахнув с себя первое удивление и очарованность происходящим, цепко ухватил Киллуа за подбородок. Взгляд Киллуа блуждал, непривычно рассеянный, расфокусированный, как бывало иногда, когда им приходилось ехать куда-то ранним утром и Киллуа все никак не мог проснуться, выглядя таким до неприличия беззащитным, растрепанным, рассеянным. Но сейчас ситуация была совсем иной, и Гону, пристально разглядывающему подернутые легкой дымкой глаза Киллуа, даже стало страшно. - Го-о-он... - низко протянул Киллуа и, мгновенно потеряв интерес к футболке Гона, обхватил держащую его подбородок ладонь обеими руками, потерся щекой и носом о тыльную сторону. - Разве ты не хочешь, а, Гон? - после недолгого молчания снова поинтересовался он, жарко взглянув из-под длинных ресниц. - Я вот... очень хочу сейчас. Тебя, да. Гон, ну же, давай? Тебе будет хорошо, правда-правда. Он говорил часто, сбивчиво, будто с трудом собирая из кусочков логично оформленные мысли. А потом шевельнулся еще раз - скользнул щекой и губами вверх от самого запястья в щекотной ласке так, что Гон в полной мере успел ощутить, как в довольном урчании вибрировало его горло, и тут же мягко обхватил губами указательный палец, обведя языком хрупкий сустав. Киллуа хотел его, Гона, хотел так сильно, что не мог думать о чем-то ином, и потому провоцировал, совершенно забыв о шумной обстановке, обо всех этих людях, окружавших их и, возможно, - Гон старался слишком не думать о таком варианте событий - уже заметивших странное поведение парочки за одним из столиков. Он казался таким расслабленным, таким открытым и невинным в каждом своем желании, что что-то внутри Гона шевельнулось нежностью. Пожалуй, он бы даже на секунду смог бы допустить даже то, что по какой-то невероятной причине его иммунитет дал сбой и Киллуа сумел опьянеть, впервые в жизни. Вот только... Киллуа застонал, протяжно, на выдохе, и тут же скользнул меж приветливо раскрытых рук, прижался к груди, крепко обхватив Гона за пояс так, словно тот был готов исчезнуть, испариться без следа, а так можно было хоть немного удержать его рядом. Дыхание его - вверх по подбородку, а затем коснувшееся губ - пахло сладостью и мятой. Именно этот вкус первым осел у Гона на языке, когда он, сдавшись, все-таки втянул Киллуа в поцелуй, глубокий и головокружительно долгий. А потом его словно осенило. Ведь когда-то давно Киллуа уже говорил о том, что его иммунитет не идеален, как не бывает идеальна выстроенная из камня крепость - рано или поздно обнаружится слабое звено. Помнится, тогда Гону было не до его рассуждений, он был так распален любовью к Киллуа и одними лишь звуками его голоса, что в какой-то миг стало совершенно безразлично, продолжил бы Киллуа говорить дальше или же застонал от прикосновений Гона, теряя остатки дыхания и способность мыслить здраво. Сейчас же Гон мог только корить себя за неосмотрительность. Ему стоило бы дослушать тогда. Стоило бы стерпеть, усмирить желание обладать Киллуа, в конце концов, эта информация была действительно важной. И тогда, быть может, они бы и не оказались в настолько... щекотливой ситуации. Киллуа в его объятиях застонал прямо в рот, только ощутив скользнувшую по спине широкую ладонь Гона, от лопаток до самой поясницы. А затем - Гон резко вздернул их обоих вверх, на ноги, и тут же медленно отстранился, ловя на себе красноречиво обиженный взгляд. - Пойдем, - хрипло произнес Гон и улыбнулся ласково, обещающе, так, чтобы у Киллуа и мыслей не возникло ему не доверять, - нам нужно вернуться в номер. Когда выяснилось, что основной лифт в отеле как будто специально в этот вечер отключили по требованию какой-то там комиссии, название которой с первого-то раза невозможно было запомнить, Гон едва не взвыл. Но тут же смог утешить себя тем, что по крайней мере не пришлось идти куда-то еще через весь город. А всего несколько десятков пролетов для них с Киллуа было парой пустяков, по выходным они даже ходили пешком, тренируя мышцы ног. Только одного Гон все-таки не учел: в нынешнем состоянии Киллуа навряд ли вообще был настроен на мирный тихий подъем. Он слишком распалился еще в баре, настроился на тесный контакт с Гоном и теперь не хотел ждать еще дольше, целую вечность по меркам самого Киллуа. Он обнимал Гона за плечо, шагал медленно, путаясь в собственных ногах. А иногда - нагонял как будто специально, тянул к себе, заставляя замедлиться, и тихо смеялся в самое ухо, щекотно обдавая кожу жаром дыхания. Шептал, бесконечно долго шептал такие слова, что у Гона сердце начало скакать словно сумасшедшее, ведь Киллуа никогда ничего не говорил ему подобного даже в редкие минуты обессиленной нежности, когда они засыпали вдвоем в одной кровати. Это распаляло до того сильно, что и сам Гон начал бояться того, что сорвется - уж слишком много удовольствия обещал ему Киллуа, не скупясь на описания, слишком подробные, слишком пошлые. От таких картинки перед глазами вставали сами собой. - Гон, ну же, Гон, - мурлыкал ему Киллуа и тут же, дождавшись заминки, легко потерся бедром, - хочешь я возьму его в рот, хочешь, Гон? Только взгляни - уже так напряжен. Я знаю, как ты был бы рад. Ну же, признай, тебе ведь этого очень хотелось? А Гону и в самом деле хотелось. Так сильно, что помутнело в голове и все таблички с номерами этажей, висящие над каждым широким проходом, слились в одну. Эта бесконечная лестница может и не закончится вовсе, всегда вела бы их вверх и только вверх, а значит... может и все равно? Может, ему и в самом деле стоит остановиться и позволить Киллуа сотворить то, что так сильно хочется - взять у Гона глубоко в рот, бухнувшись коленями прямо на холодную плитку, и даже не вспоминая о том, что в эти часы не они одни пешком добираются до своих номеров. Мысли метались по кругу, сливались с бешеным гулом сердца в ушах, с жаркими словами Киллуа, такими пошлыми, бесстыдными. А тот в какой-то момент решил действовать - обвил Гона руками за шею, прижался так тесно, что Гон снова ощутил привкус мяты на своих губах. А затем, будто бы специально дразня, быстро склонил голову ниже, смыкая зубы вокруг нежной кожи на шее, в том самом месте, где так чувствительно бился пульс. Гон дернулся в сторону, резко придя в себя, и сам, скорее по инерции, чем по доводу разума, вжал Киллуа в стену. - Доиграешься же, - Гон и не понял, кому сказал это на самом деле, себе ли или же Киллуа, растерявшемуся, испугавшемуся всего лишь на несколько секунд. Но он облизнулся, демонстративно медленно, нарочно приковывая к себе взгляд. А потом - вовсе подался Гону навстречу, неловко мазнул влажными губами по щеке, и снова скользнул вниз, к налившемуся алым следу укуса. В следующий же миг Гона всего тряхнуло от ощущений, от того, как нарочито медленно скользнул по чувствительной сейчас коже язык Киллуа, горячий, мягкий, чуть шершавый. Его пробрало, до того сильно, что терпеть уже стало не под силу. И Гон решился, чертыхнувшись вслух так, что даже Киллуа сквозь дурман опьянения удивленно дернулся, чтобы приподнять голову. Он грубо сгреб Киллуа в охапку, перекинул через плечо, точно собрался нести по меньшей мере трофей, а не человека, но именно так идти было бы быстрее всего. Киллуа в его руках зашевелился снова, засмеялся, коротко поведя рукой Гону по спине, по натянутой на лопатках ткани футболки, готовой затрещать в любой момент. Гон промахнул оставшиеся пролеты не глядя, перескакивая через две, а то и через три ступени. Нужный этаж нашелся как-то сразу, скорее по запаху, чем по указанному на табличке числу - Гон слишком ярко запомнил их с Киллуа соседей через два номера, больших любителей молотого свежего кофе, горечь которого, казалось, впиталась даже в старинные ковры. Капля пота сползла по виску вниз, пока Гон перед дверью судорожно рыскал по карманам в поисках ключа. Его собственные брюки были пусты, за исключением пары монеток, да какой-то мятой бумажки или чека, Гон даже рассматривать не стал, сразу же потянувшись рукой вверх, к Киллуа. Быстро нашарил выпуклый карман, скользнул в него ладонью, мгновенно стиснув пальцами прохладный ключ. Киллуа под его прикосновениями снова ожил, задрожал, застонав так приглушенно и жалобно, что Гону стало тяжело стоять. Немного, еще совсем немного. Дверь скрипнула, когда он в итоге оказался внутри и сразу же, размашистым шагом, направился в сторону спальни. Чистое светлое покрывало на кровати смялось, стоило только Киллуа рухнуть на него, растерянному, окончательно запутавшемуся в своих ощущениях. Наверняка в его голове сейчас смешалось абсолютно все, но теперь уже Гону больше не хотелось ждать. Он прижался ко рту Киллуа до того отчаянно, будто этот поцелуй мог стоить им целой жизни, прикусывал язык или губы, ловя наполненные болезненным возбуждением вздохи. И гладил, гладил большими горячими ладонями распаленное, изнемогшее без ласки тело так грубо, как этого хотелось бы самому Киллуа, так, как тот любил, но всегда боялся Гону в этом признаться, а сейчас - просто не мог. Гон вытряхивал их из одежды безжалостно, совершенно не церемонясь с молниями и пуговицами, рвал, если на то была необходимость. Он знал, что утром Киллуа наверняка не будет рад такой порче, но не мог сдержать страстных порывов. О том, что будет утром, Гон подумает утром, а теперь - Киллуа сам тянулся ему навстречу, сам подставлялся под поцелуи и укусы, сам позволял себя раздевать, ведь неловко дрожащие пальцы помочь никак не могли. И стонал с такой благодарностью, которой Гон еще никогда от него не слышал. Именно сейчас Киллуа был с ним предельно честен и открыт, податлив и мягок. Он сам раздвинул ноги, сам привлек Гона к себе, сам потянул в рот его пальцы, обводя языком, как сделал несколько часов назад в баре, но теперь уже сознательно обильно смачивая слюной. А Гон, приподнявшись на локте, гладил его второй свободной рукой по влажным бедрам, по напряженному члену и чувствительной головке, истекающей смазкой так сильно, что несколько прозрачных капель уже упали Киллуа на живот. - Погоди, - невнятно прошептал тот, и крупная дрожь прошила все его тело. Киллуа охнул, выпустив изо рта пальцы, весь замер, напоследок скользнув кончиком языка по влажно блестящему ногтю. - Только... не сразу... хорошо? Гон не разобрал последних слов. Он уже вовсю трогал Киллуа внизу, касался податливого колечка мышц, раскрывающегося от его прикосновений все больше и больше. А затем - резко вставил сразу два пальца, огладил изнутри, скользнув так глубоко, насколько было возможно. И замер, расслышав как громко Киллуа ахнул под ним, напряженный, сжавшийся вокруг пальцев так сильно, будто ему и в самом деле было больно. Но Гон не дал ему кончить слишком быстро - крепко обхватил ладонью член, грубо провел несколько раз снизу вверх, пережал у основания так, что Киллуа прогнулся в спине и заметался, не в силах достичь желанной разрядки. - Пожалуйста, Гон! - невнятно выдохнул он, сглатывая половину букв, отчего Гон и не сразу понял, что именно ему хотели сказать. А когда сумел сложить два кусочка мозаики вместе - сам застонал от предвкушения. Киллуа умолял его, просил так, как ему никогда не позволила бы того гордость, но сейчас, подавленная инстинктами и похотью, разве могла она что-то сделать? И Киллуа стонал, рвано дергал бедрами, которые Гон и не думал удерживать, насаживаясь на его пальцы все глубже и глубже, но все равно - разве же этого было достаточно? - Гон! Челка Киллуа налипла на лоб, ресницы влажно блестели, потемнев от частых капель пота. Он шумно всхлипнул, закусил губу, яркую, налившуюся краской от частых соприкосновений с зубами, так соблазнительно, что Гону захотелось прижаться к его рту еще раз, чтобы потом обвести языком щеки и скулы, наверняка влажные от пота и слез. Удивительно, как легко разрушился по кирпичикам весь тот фундамент, что Киллуа возводил долгие-долгие годы, пытаясь скрыть нежную, чувствительную сердцевину. Да и разве Гон сам бы захотел, чтобы кто-то еще кроме него увидел Киллуа настолько уязвимым? Он резко потянул пальцы на себя. И, так и не дав Киллуа толком опомниться, толкнулся внутрь членом, горячим и скользким, от обилия выступившей смазки. Накрыл Киллуа всем телом, крепко удерживая на месте его бедра, скользнул до конца, неторопливо, медленно, давая прочувствовать каждую пульсирующую венку. А затем - подавшись назад совсем немного, тут же резко задвигался, сразу часто, бездумно, быть может, даже немного грубо для такого момента. Но как же сложно все-таки было держать себя в руках! Киллуа под ним застонал, завыл на одной ноте, вцепившись пальцами в плечи так больно, как будто хотел вспороть тело Гона до самых костей. Слюна собралась в уголках его рта крупными прозрачными каплями, все еще сладкими на вкус, когда Гон, не сумев побороть соблазн, собрал их языком, прежде чем склониться за новым поцелуем. Он успел поймать губами сорванный вздох, прежде чем Киллуа весь выгнулся, задрожал и резко вскинул голову, мазнув Гона по щеке острым подбородком. А тот, как-то отстраненно почувствовав кожей скопившуюся между их телами влагу, без лишних зазрений совести оставил на плече Киллуа след от укуса, мгновенно налившийся соблазнительной краснотой. Почему-то сейчас Гону так сильно не хотелось, чтобы эта ночь вообще когда-нибудь заканчивалась. Киллуа проснулся разбитым, с гудящим от напряжения телом, измотанным и уставшим. В голове было мутно и пусто, так странно, как будто бы он снова очутился дома, на горе Кукуру, только отходящим после накачки сразу несколькими ядами - помнится, после них всегда требовалось особенно много времени на восстановление, а тошнота преследовала еще несколько недель. Но тошноты сейчас не было, зато - горели плечи и шея, как будто он выбрался из пчелиного роя. Киллуа хотел поднять руку, коснуться и удостовериться, что кожа все еще на месте, но что-то его затормозило. Наверное, невероятная слабость в мышцах, странная, совершенно непривычная. Он пошевелился, потянулся, стараясь выпрямить ноги, но только сдавленно охнул, так и не раскрывая глаз - низ поясницы прострелило знакомым жжением. И не нужно было долго гадать, чтобы понять, почему распухли губы, почему между ног так влажно, почему при одних только мыслях об этом, о Гоне, о том, что наверняка случилось этой ночью, член возбужденно затвердел, повинуясь реакциям привыкшего к частым ласкам тела. Киллуа облизнулся, медленно обвел языком рот, пошарил рукой рядом, под одеялом, все еще не в силах разомкнуть слипшиеся веки. Ему было странно, так странно не помнить, чем вообще закончился прошлый день, как он вообще очутился тут, почему и... и Гон... Кровать рядом прогнулась под чьей-то тяжестью. Горячая ладонь погладила Киллуа груди, скользнула по выступающим ребрам, а затем - мягко, очень мягко, подтолкнула повернуться на бок. И Киллуа послушался, обхватил руками подушку, ткнулся в нее лицом, жмуря все еще заспанные глаза - так открывать их было совсем не больно. А потом, повинуясь все тем же мягким ладоням, подтянул к груди колени. Он мог бы представить, что сейчас видит Гон, находящийся сзади. Как жадно ощупывает взглядом его спину, выступающие позвонки, тонкую, напряженную поясницу, мягкие округлые ягодицы, раскрасневшиеся от хватки чужих ладоней ночью, и все еще приоткрытый вход между ними. И как прислушивается к участившемуся дыханию, с какой-то странной пугающей заботой. Но Киллуа спросит об этом, обязательно спросит, но не сейчас - когда безумно хотелось ощутить Гона рядом, в себе или так, да не велика разница. Его снова погладили, на этот раз по бедру, так щекотно, что Киллуа не сдержал фырчка. А потом ему уже стало не до смеха - Гон прижался к нему со спины и, чуть оттянув в сторону ягодицу, приставил влажную, скользкую головку. И тут же, подавшись бедрами вперед, крепко обхватил Киллуа поперек груди, вжал в себя так сильно, что тот захлебнулся стоном и замер, не в силах различить, чье же сердце сейчас так оглушительно бьется в ушах - Гона или же его собственное. Но Гон не стал долго ждать, он задвигался, медленно, лениво, и от этого неспешного ритма у Киллуа все помутнело в глазах, хотя, казалось бы, куда еще. От каждого соприкосновения их тел жар возбуждения внизу живота скручивался в тугой узел, не рьяно пламенеющий, но такой же неспешный, тлеющий, как тлеют угли в готовом вот-вот разгореться костре. Член Киллуа заныл, изнывая без ласки, но тому слишком не хотелось шевелиться - так хорошо было бы затеряться в этом тепле, удовольствии, уютном, жарком и так остро пахнущем Гоном. Но даже оно не могло длиться вечно - рука Гона скользнула по груди, грубо потерла меж пальцами напряженные соски, так сладко и больно, что Киллуа тряхнуло. Он застонал, впервые за все время призывно и громко, сам двинулся, сам насадился так, что член Гона запульсировал внутри, распирая своими размерами. А затем - выстрелил спермой глубоко внутри одновременно с тем, как рука Гона коснулась его самого, обхватила всей ладонью, щекотно потерев расщелину на такой чувствительной сейчас головке. Удовольствие, до этого казавшееся слабым и размытым, оглушило, затопив с головой и оставив после себя блаженную слабость. Киллуа охнул снова, вытянул ноги, дожидаясь, пока Гон выскользнет из него. Но отстраняться сразу же не спешил - уж больно довольным тот выглядел. - Ненавижу тебя, ты в курсе? - собственный голос звучал тихо и хрипло, совсем не так строго, как Киллуа того бы хотелось. Гон с готовностью закивал, заулыбавшись, кажется, еще шире. Киллуа задумчиво погладил его по плечу, мягко обвел пальцами след на его шее, уже начавший заживать, благодаря невероятной регенерации Гона, но... - Это же я оставил его? - снова спросил он, со странным смутным ощущением того, что ответ на свой вопрос уже знает заранее. Гон хмыкнул. И, немного помедлив, все-таки кивнул. Киллуа испустил усталый вздох. - Мята, Гон. Какая там была мята? - пытливо поинтересовался он. А затем, подумав о том, что навряд ли Гон додумался бы поинтересоваться о таких мелочах у персонала, только махнул рукой. Какая уже к черту разница. - ...милый, - сквозь пелену своих размышлений расслышал Киллуа. И тут же вспыхнул, поняв, к кому именно Гон обращается. А тот смотрел на него так озорно и весело, что немедленно тянуло врезать! - Ты был слишком ми-и-илый, Киллуа, - точно провоцируя, повторил Гон, как специально растягивая последние гласные. - Я был бы не против повторить еще раз! Мурашки щекотной волной скользнули вниз по позвоночнику. Как же стыдно, стыдно и низко, и подло со стороны Гона вести себя так, прекрасно зная, что Киллуа не помнит ничего из событий прошедшего дня, с того самого момента как сделал первый глоток, и при этом... - Вот уж дудки, - выпалил Киллуа, совсем не замечая того, как ярко загорелись его щеки. И с каким теплом и голодом смотрел на него в эту минуту Гон. Но, не желая слушать больше никаких подробностей, заставляющих стесняться себя все больше и больше, Киллуа поспешно столкнул Гона ногами с кровати. И, стараясь не обращать внимания на приглушенный смех, снова рухнул лицом в подушку. Кажется, теперь ему Гона и в самом деле стоило начать опасаться.

В клубе этой ночью они оказались прежде всего по инициативе Гона.

Гон Фрикс/Киллуа Золдик

Гон ведет Киллуая в клуб, где последний, в результате загадочного напитка, теряет контроль над собой и ведет себя необычно смело и раскрепощенно. Гон обнаруживает неладное и решает вернуться в номер. На пути к лифту они сталкиваются с проблемами, и Гон вынужден нести Киллуая по лестнице. В номере между ними разгорается страсть, Киллуая теряет сознание. Проснувшись, он обнаруживает следы недавних событий и боится расспрашивать об этом Гона, хотя и чувствует, что должен это сделать.

Это утро должно было быть обычным. Но парни, одеваясь, заметили кое-что странное. - Чонгук, ты где там застрял? - негодовал Джин, попутно натягивая на себя любимый розовый плащ. Но никто не отозвался. Дверь в комнату была плотно закрыта. - Тэхён-а, иди проверь мелкого, он там уснул походу, - Тэхён, почти завязав шнурок, недовольно посмотрел на Шугу, но пошёл по указанию. Зайдя в комнату, его охватила легкая паника. Чонгук лежал на кровати, наполовину раздетый, и очень тяжело дышал. Его грудь поднималась неестественно высоко, рот был приоткрыт, а на лбу виднелась испарина. Тэхён ошеломленно подбежал к изголовью кровати, накрывая лоб Чонгука рукой. - Черт, у тебя температура! Чонгук-и! Надо предупредить хёнов... - Хён, подожди, - старшего схватили за запястье, когда он дернулся в сторону двери, - Джин меня убьёт! - Ты с ума сошёл?! Я тебя убью сейчас. Как не говорить? Подожди меня здесь. Глупо было говорить человеку "Подожди меня здесь", который лежит чуть ли не при смерти. Но Тэхён понесся сломя голову в прихожую, высматривая среди пяти хёнов самого старшего. - Тэхён, ты пнул Чонгука? - донёсся голос Джина с кухни. - Хён, он... Он заболел, хён! - Что ты сказал? Через полчаса общежитие посетили пара врачей, помучили бедного Чонгука расспросами о самочувствии, а потом, прописав какие-то лекарства и отдав наставления Джину, тихонько ушли, переговариваясь. - Ну и кто останется с этим чудом? Все, конечно, очень любят Чонгука, но сейчас моментально сделали такие лица, будто впервые его видят. Сам Джин тоже хотел поехать с парнями, но понимал, что мало кому можно доверить оберегать Чонгука. Точнее, поухаживать за ним немного, пока тот сам не будет в состоянии следить за собой. - Окей, давайте разберемся, как настоящие мужики! - засверкал своими глазами Чимин и протянул в центр "круга" кулак. Тэхён поднялся с тумбы, которая стояла рядом с кроватью Чонгука, хотел пойти скидываться со всеми, как почувствовал, что его ладонь схватила другая, более теплая. - Хён, останься ты со мной, - как будто молил Чонгук, заглядывая своими пепельными глазами в глаза старшего. - Пожалуйста... И не то, чтобы Чонгук любил остальных хёнов меньше, просто... Нет, так и есть. Тэхён - это что-то совсем родное. К нему какая-то особенная привязанность. Чонгук был бы счастлив, если бы именно этот хён остался с ним. Остался ухаживать за Чоном. Тэхён непонимающе смотрит на Чонгука, но намеренно проигрывает в "камень-ножницы-бумага". Делает вид, будто это произошло случайно,наигранно хмурится, а потом, улыбаясь, идет к Чонгуку. Кричит что-то напоследок остальным ребятам, закрывает за собой дверь и садится около младшего. Тот весь светится, несмотря на болезненный вид, и берет руку хёна в свою. - Ну? И зачем я тебе? - парень провел второй рукой по лбу младшего, а потом на автомате зарылся в черные волосы, немного оттягивая их. Он всегда так делает. Чонгуку нравится, и Тэ об этом знает. - Просто так. Я правда очень хотел, чтобы остался ты. - Ох уж, мелкий, ладно. Что там тебе Джин прописал? - А... Оказалось, Чонгук почти ничего не запомнил из того, что ему говорил Джин. Тэхёну пришлось разбираться самому. Он никак не мог подвести Чонгука ровно так же, как и отойти. Не хотел его оставлять ни на минуту. Постоянно прикладываясь губами ко лбу младшего, Тэхён ощущал, как температура спадает, и улыбался. Когда мелкий такой беспомощный - одно удовольствие издеваться над ним. Например, предлагать ему конфету, а потом демонстративно засовывать ее себе в рот. Чон хмурился, сводя брови к переносице, но потом улыбался, потому что не улыбаться под заливистый смех Ви - невозможно. Ближе к вечеру Чонгук отключился прямо на коленях Тэхёна, что-то говоря во сне и смешно причмокивая. Неосознанно Ви положил ему руку на волосы и начал поглаживать мягкую макушку. Макнэ - просто сплошная прелесть. Наблюдать утром и вечером за ним одно удовольствие. Как он неуклюже одевается, иногда спотыкаясь о свои же ноги или руки (и такое бывает...). А потом так невинно пьет молоко, поданное Джином или Чимином, будто совсем грудной ребенок, оставляя белую коронку на верхней губе. Когда он предлагает куда-нибудь пойти, Тэхён непременно соглашается. Этот через чур накаченный ребенок - его ребенок, его собственный сорт счастья. Но сейчас его счастье болеет, спит на его ногах. - Чонгук-и, пойдем. Я уложу тебя на свою кровать. - А в душ? Я хочу в душ! - сразу же очнулся тот, подмечая, что хён пригласил его к себе спать. - А больше мне для тебя ничего не сделать? - Если можно, то еще покормить! Покорми меня, хён. - Совсем обнаглел, мелочь... Вставай давай. Нехотя Чонгук поднялся с колен и медленно пошёл в душ. В это время Тэхён сварганил по-быстрому яичницу и поставил ее на стол. Младший в душе слишком долго мылся, и Ви решил проверить, не уснул ли там Чонгук где-нибудь на полу. Прислонившись к двери, он услышал шум воды. Еще один способ увидеть милого Чонгука - напугать его. Тэхён резко открывает дверь и проходит к раковине в тот момент, когда Чонгук ничего не успевает сделать кроме как выкрикнуть смазанное "Хён" и упасть в ванну, заполненную водой. Большой и шумный всплеск, половина воды на полу, дикий ржач Ви и недовольное бурчание Чонгука. - Хё-ён! Я ударился из-за тебя... - почесывая голову, промычал Чон. - До свадьбы доживёт, - смеется Тэ и подходит к ванне. - Иди сюда. Чонгук в руках Тэхёна сразу же таял. Будто и нет никаких мускул и крепкого тела. Но сейчас очень хотелось хёну отомстить. Поэтому он резко дернул Ви на себя, отчего тот чуть не навернулся в ванну. Тэ усмехнулся, увидев разочарование в глазах Чона. В идеале старший должен был плюхнуться в ванну полностью. Однако то, что месть не свершилась, даже на руку обоим, потому что их лица оказались в неприличной близости друг от друга. Кажется, месть - блюдо, которое подается холодным? Чонгук резко сократил расстояние между губами парней. Тэхён, на секунду испугавшись таких быстрых действий, сразу сориентировался, взяв ситуацию под свой контроль. Он знает, что Чонгук мстит и просто хочет напугать хёна, но младший недооценил Ви. Тэ целует нежно, самозабвенно, посасывая губы Чонгука одну за другой, постепенно овладевая всем пространством вокруг мелкого. От недостатка воздуха Чонгук отстранился, виновато взглянув на хёна. Он ожидал всего: ярости, злости, может, пощечины в порыве гнева, или хотя бы просто выражения недоумения на лице Тэ. Этого и добивался ведь. Чонгук не знал, радоваться этому или нет. Он просто поцеловал любимого хёна, ну, что тут такого?.. Самому смешно, черт. Сдался с потрохами, прокололся на самом простом. - Тэ, я... Прости, я не хотел... - Врёшь. - Но... - Хочешь еще? - Тэхён наклонил голову набок, сделав попытку приблизиться, и получил неуверенный кивок в ответ. На этот раз Чонгук протянул руки, чтобы обхватить ими шею Тэ, но тот вовремя перехватил их, переплетая пальцы, продолжив свою пытку над младшим, невесомо касаясь его губ своими. Чон смутился, пытаясь отвести взгляд. Все его страдания прекратились, когда Ви, наконец-то, поцеловал его. Как хотел Тэхён. Как хотел Чонгук. Его Тэхён. Его любимый хён и опора с самого дебюта группы. Когда Чонгук видит его, кажется, настроение сразу поднимается. Когда Тэхён говорит, внутри Чонгука разливается тепло. ТэТэ такой родной. И был им всегда. Отстранившись, Тэхён прислонился лбом ко лбу Чонгука и замер. Одногруппники могут приехать в любую минуту, но пусть вообще всё подождёт. Пока Ви с Чоном, можно считать, что все в округе не имеет никакого значения. Сон как рукой сняло, спать не хотелось совсем. Но под натиском серьезного взгляда Ви, Чонгук неохотно согласился, вылезая из ванны. Он всё ещё помнит, как Тэхён предложил уложить его в свою постель. Дойдя до своей кровати, Чон надел его любимую - и не только его - пижаму и хмуро взглянул на свою постель. Наверняка Намджун, вернувшись рано утром с ребятами, не заметит какой-нибудь косяк и споткнется, а Чонгук совсем не любит ранние подъёмы. Поэтому он решает идти по другому пути. В соседней комнате, где спят Чимин, Хосок и Тэхён очень душно. Но макнэ не обращает на это внимание и направляется к кровати самого любимого хёна. - Тэ... А можно я?.. И не договаривает, нервно сглатывает, все еще боится и немного стесняется. - Чего тебе можно? - Тэ смотрит на него с неким недоумением, но и особой любовью. Так он смотрит только на макнэ. Смущенный Чонгук очень милый. - Я бы хотел поспать с тобой... Можно? Тэхён засмеялся, пряча лицо в подушку, а Чонгук откровенно расстроился. Он хотел уже уйти в свою комнату, как почувствовал, что его ладонь сжимает другая. Буквально сегодня утром он лежал без сил на кровати, просил хёна остаться с ним посидеть, а теперь этот же хён, его самый любимый, умученный ухаживанием за мелким, так же держит его за руку. А второй как бы невзначай раскрывает одеяло, открывая вид на его голубую пижаму с инопланетянами, приглашая. - Залезай. И Чонгук, улыбаясь, залезает, обнимая своего хёна крепко-крепко, на что получает одобрительный вздох и оставленный на макушке хозяйский поцелуй. Наконец-то его мечты сбылись. Уставшие старшие ввалились в общежитие никакие. Уставшие, поникшие, будто из них высосали все соки. С диким грохотом они разошлись по комнатам, ища свои койки в полутьме. Джин, обеспокоенный здоровьем макнэ, направился с начала к нему и - к его удивлению - не обнаружил младшего в своей постели. - Джин-хён, они здесь! Надо было видеть лица мемберов, когда они увидели Ви и Чонгука, лежащих вместе на кровати Тэ. Обычно старший приходит в постель к Чону, а тот смотрит по настроению: если есть силы, то уносит хёна в его кровать, а если сил нет, то просто плюхается рядом, даже не укрываясь одеялом. Сейчас они представляют картину маслом - Чонгук лежит на спине, а Тэхён рядом, на его плече, и обнимает, что даже с расстояния видно, как Тэ крепко прижимает младшего к себе. - Тэхён! Ты вообще отпаивал его чем-нибудь? - негодовал старший, прикасаясь ладонью к лбу младшего. Макнэ отвернулся от Джина, приобнимая Тэ одной рукой, а Хосок с Чимином уже достали телефоны, фоткая это "чудное мгновенье". - Вот теперь ты и будешь сидеть с ним еще пару дней... На этом Джин закончил свою пламенную речь и вышел из комнаты под дикий хохот Хосока и Чимина. Намджун успокоил Джина, потому что вроде как "Мелкие... Сами разберутся". А они, те самые мелкие, лежат на кровати и обнимаются дальше, потому что вдвоем хорошо и спокойно. Потому что никакая болезнь не помешает любить. Тем более любить так, как Тэхён любит Чонгука, и как Чонгук любит Тэхёна. Они очень рады, что им предстоит еще пара дней наедине и, что самое главное, вместе. А сейчас Тэхён закидывает все конечности на Гука, обнимает его рукой за шею и шепчет тихое, едва различимое, но самое важное: - Люблю тебя. Чонгук улыбается, чувствует себя счастливым и так же искренне отвечает: - И я тебя. - Какой придурок оставил яичницу на столе?!

Болеть не всегда плохо. Чонгук убедился в этом на все 100%.

Ким Тэхён/Чон Чонгук

Утро начиналось обычно для группы парней, но обнаружив, что Чонгук болен, они впадают в панику. Тэхён, несмотря на первоначальное нежелание, остается ухаживать за больным другом, пока остальные члены группы пытаются избежать ответственности. Чонгук, чувствуя себя одиноким и уязвимым, просит именно Тэхёна остаться с ним. Между ними возникает нежная связь, усиленная заботой и близостью. В момент нежности и испуга Чонгук неожиданно целует Тэхёна, что становится началом их более интимных отношений. Несмотря на суету и шум вокруг, они находят моменты уединения и близости, пока остальная часть группы занята своими делами. В конце концов, они засыпают вместе, обнявшись, и признаются друг другу в любви, подчеркивая важность их связи.

Ночной Нью-Йорк завораживает. По тротуарам, туда-сюда спешат редкие прохожие, возвращающиеся домой с работы. Порой встречались шумные компании, отправляющиеся в ближайший клуб, дабы заливать себя алкоголем. В центре все пестрило яркими экранами и вывесками, в то время, как ближе к окраинам горели лишь окна домов, да уличные фонари. Собственно, эту картину он видел гораздо чаще, выныривая из очередного переулка, в котором убивал демонов. Однако, если красивым видом можно было любоваться, возвращаясь с очередного задания и радоваться тому, что все остались живы, то в этот раз было совсем не до этого. Сейчас Александр чаще всего быстро возвращался с очередного задания, совсем не наслаждаясь видом. Сейчас он старался поскорее добраться в Бруклин, где жил его любимый и горячий маг. Который и излечит в случае чего, и накормит, и поможет душ принять, а потом уложит спать и сам рядом умостится. Алек привычно открыл ключом дверь квартиры Магнуса, тихо проскальзывая внутрь и снимая обувь. Разувшись, он отметил несколько бросающихся в глаза изменений. Во-первых, маг не вышел его встречать, но этому было объяснение: тот мог быть занят или просто не услышал. Во-вторых, в воздухе ощутимо пахло клубникой и еще чем-то, а пол был посыпан красными лепестками роз. Удивившись, но решив не придавать этому особого внимания, нефилим пошел по выложенной дорожке, спрашивая в пустоту: "Магнус?". Однако, пустота не ответила, а дорожка из лепестков розы привела его к спальне, чьи двери были прикрыты. Стоило открыть их, как легкий аромат клубники усилился, а брови Лайтвуда поползли вверх. По всему пространству комнаты были расставлены свечи в небольших стеклянных подсвечниках и очень много лепестков роз. Часть подсвечников парила в воздухе, оставляя после себя едва заметный шлейф из голубых искр. Откуда-то сбоку выплыл Магнус, одетый в один лишь тонкий шелковый халат с вышитым на спине драконом. Он был как всегда великолепен: в темных, незамысловато уложенных волосах, выделялось несколько красных прядей, а хитрые кошачьи глаза были аккуратно подведены черным карандашом. - С возвращением, Александр. - Мурлыкнул маг, подходя ближе и, приподнявшись на носки, нежно поцеловал любимого. - Я соскучился. - Ммм... Магнус, что это значит? - Александр выразительно обвел глазами комнату. - Ты сказал что бы я приходил как можно быстрее... - Тссс . - Он приложил палец к губам нефилима, не давая тому продолжить возмущения. - У нас не терпящий отсрочек романтический вечер. Магнус ненавязчиво подтолкнул Лайтвуда к кровати, одновременно с этим потянув вниз его куртку, которая вскоре украшала собой кресло возле туалетного столика. Очень скоро он ногами ощутил кровать и аккуратно сел на нее, не разрывая зрительного контакта. Под легким давлением руки на своей груди Алек покорно лег, увидев стоящую рядом чашу, наполненную клубникой. - Мне стоит начинать бояться? - С сомнением спросил нефилим, наблюдая, как на губах Бейна расцветает хитрая улыбка. - Не думаю. - Загадочно ответил тот, оседлав бедра парня. - Тебе должно понравиться. Магнус потянулся к тарелке, доверху наполненной сладкими ягодами, выхватывая случайную. Красные и влажные бока спелой клубники переливались в свете сотни свечей, завораживая. Маг поднес клубнику к губам Алека, который взял её, пробуя. Однако, съесть клубнику самостоятельно ему не дал один проворный рот, накрывший его. Бейн сминал мягкие, немного искусанные губы, смакуя их, после чего раздвинул их языком, проникая внутрь и отбирая лакомство. Поцелуй длился долго, пока у обоих не закончился воздух. Во рту был сладкий привкус клубники. Нефилим пораженно вздохнул, непроизвольно облизывая свои губы. Однако, это было лишь только началом. Магнус аккуратно снял с нефилима футболку, оглаживая его грудь и пресс пальцами, приятно холодя уже разгоряченную кожу своими кольцами. Затем у него в руках оказался лежавший ранее неподалеку баллончик со взбитыми сливками. С тихим шипением из него вырвалась приятно пахнущая белая пена, закрывая собой руну уклонения на шее. С губ Александра сорвался тихий вздох наслаждения когда эти самые сливки были слизаны юрким языком мага. Бейн был доволен такой открытой реакцией на свои действия, взял еще одну ягоду в рот, снова припадая к губам любимого с клубничным поцелуем. За этим поцелуем последовал новый, а затем еще и еще. Оба парня не знали, сколько длились их поцелуи, просто в какой-то момент они отстранялись что бы сделать вдох, а Магнус тут же подсовывал новую клубнику для продолжения. Через какое-то время он просто лежал на Алеке, возбужденный донельзя и восстанавливал дыхание для продолжения. Немного отдышавшись, Магнус продолжил свою сладкую пытку не менее сладкого нефилима. Он хитро улыбался, покрывая темные горошины сосков горкой взбитых сливок, украшая небольшой клубникой каждый. Алек вздрогнул, не сдержав тихого стона. Соски были его чувствительным местом, отчего маг не упускал возможности провести по ним языком или сжать пальцами. Его горячий рот накрыл эту "горку", посасывая и постепенно доходя до самой вкусной части, прихватив ее легонько зубами. Лайтвуд от таких ласк непроизвольно прогнулся в спине, сжимая своими руками стройную талию любимого. Магнус самозабвенно вылизывал широкую грудь Александра, отстраненно думая, что потом на его талии останутся яркие синяки в форме пальцев. Оно стоило того, ведь его тело так красноречиво отвечало даже на малейшее прикосновение, что хотелось ласкать его вечность. Поцелуями маг медленно переходил ниже, спускаясь к животу. Отодвигаясь ниже, он случайно проехался по красноречиво поднявшемуся бугорку в джинсах, от чего с сладких губ сорвался более громкий, чем предыдущие стон. Стараясь не обращать внимания на собственный стояк, Бейн очертил взбитыми сливками кубики пресса, медленно обводя из языком, вместе с этим скользнув в брюки нефилима, сжимая уже твердую плоть. Он потянулся, вытаскивая из чаши крупную ягоду и устраивая её между губ Алека: - Подержи её для меня. - Хрипло прошептал маг, отстраняясь. Щелчком пальцев Магнус избавил их обоих от остатков одежды, громко вздыхая от неожиданного контакта кожи с кожей. С нажимом проведя по плоти несколько раз, он вернулся к твердым горошинам сосков, лаская их и не прекращая движения рукой. Буквально через минуту таких ласк Алек с громким стоном кончил, изливаясь в руку магу. Тот, наслаждаясь открывшимся зрелищем усмехнулся: На лбу выступила легкая испарина, ясные голубые глаза были наслажденно прикрыты, а пальцы судорожно комкают шелковые простыни. Таким Александром он с удовольствием любовался целую вечность. Проведя языком по его челюсти, Бейн слизал клубничный сок, вытекший, видимо, когда нефилим прикусил клубнику. Забирая плод из чужих губ, он улыбнулся. - Хороший мальчик. Алек приоткрыл закрытые ранее от удовольствия глаза и застыл от увиденной картины. Магнус сидел все там же, на его коленях, однако, при этом он увлеченно вылизывал свои пальцы, перепачканные в чем-то белом. Сперва показалось, что это - взбитые сливки из баллончика, но позднее нефилим понял, это - его собственная сперма. От осознания этого факта и без того покрытые румянцем щеки приобрели оттенок спелого томата, а рука, до этого лежавшая спокойно на простыни, дернулась к лицу. Уткнувшись в сгиб локтя, Лайтвуд издал полный отчаяния и смущения стон. Закончивший маг произнес хмыкнув: - Александр, не прячь от меня свои великолепные глаза. - Алек вздрогнул от звука своего полного имени, но руку все-таки убрал. - Мой любимый. Довольный Магнус склонился вперед, целуя нефилима так нежно, насколько был способен. Поцелуй вскоре набрал обороты, поэтому маг, еще немного помучив вторую половинку, отстранился. Плоть Александра уже была готова ко второму раунду, а дыхание сбилось. "Недостаточно" - подумал Бейн, склоняясь над ним и покрывая сливками весь член, особенно головку. Он аккуратно вобрал ее в рот, посасывая, а после вбирая во всю длину. Отстранился маг лишь тогда, когда бормотание Алека стало совсем бессвязным, а пальцы, перебирающие растрепанные волосы сжались, надеясь на скорую разрядку. - Куда-то спешишь, Александр? - Хрипло прошептал он, хитро сверкая глазами. Магнус четко поставил себе цель - извести Лайтвуда до невменяемого состояния, чтобы он запомнил этот вечер надолго. Собственная плоть уже болела от сильного возбуждения, поэтому было решено перестать мучать их обоих. Призвав баночку смазки, он выдавил достаточное количество себе на пальцы, согревая. Разведя ноги нефилима пошире, он прикоснулся к сжавшемуся колечку мышц, надавливая, и входя на фалангу. Бейн склонился к часто вздымающейся груди и стал покрывать ее поцелуями в то время, как проворачивал палец, входя глубже. Через какое-то время к первому присоединился еще один палец, а обладатель этих невероятных пальцев нашептывал: - Мой милый, горячий, шикарный, невероятный, стеснительный, храбрый нефилимчик... Согнув длинные ноги в коленях, и раздвинув их шире, парень тихонько стонал под тихие комплименты, которые буквально сыпались на него Ниагарским водопадом. Нефилим принялся сам насаживаться на пальцы мага, кусая губы: - М-Магнус, быстрее, пожалуйста! Посчитав, что Алек уже достаточно подготовлен, маг убрал пальцы, отчего в комнате ясно раздался хриплый стон, больше похожий на скулёж. Одним смазанным движением он вошел в податливое тело, замирая. Ощущение тесноты было великолепным, что крышу срывало. С пальцев Магнуса, покоящихся на бледных бедрах сорвались голубые искры, убирающие даже намеки на болезненные ощущения. Лайтвуд шумно выдохнул, поддаваясь вперед и сильнее насаживаясь. Бейн тихо простонал, двигаясь назад, а потом снова вперед, до конца. Ощущение тесноты буквально сводило с ума, из-за чего он стал наращивать темп. В конце концов, он сорвался, отдаваясь полностью ощущениям. Движения Магнуса были резкими, быстрыми и требовательными, а пальцы его с такой силой вцепились в бледные бедра что, быть может, остались бы синяки. Однако, у Алека был приятный выигрыш в этой ситуации в качестве иратце на боку. Только, смысла активировать руну нет никакого. От ускорившихся движений он вскрикнул, ибо головка резко прошлась по простате, надавливая. Шокированный таким рвением любимого, нефилим наконец коснулся тела чернокнижника, размашисто проводя ладонями по его груди прежде чем выгнуться от особо глубокого толчка. Через какие-то минуты, показавшиеся как минимум часами, маг вошел и, прильнув губами к шее Александра немногим ниже руны, впился в нее зубами. Вместе с этим он кончил с особо громким стоном. От ощущения разлившегося внутри семя, нефилим сжался, кончая даже без прикосновений к себе. Магнус сделал еще несколько движений, продлевая накативший оргазм, а после аккуратно вышел, опускаясь рядом на кровать. По внутренней стороне бедра Лайтвуда стекала собственная сперма, чего он сперва не заметил, прибывая в состоянии, близком к обмороку. Восстановив дыхание, Магнус очистил их обоих щелчком пальцев, а после этого убрал с кровати все лишние предметы и сменил постельное белье одним щелчком пальцев. Все же, встречаться с Верховным магом Бруклина - очень удобно. Он мягко обнял нефилима, зарываясь носом в волосы у того на затылке, после чего укрывая их обоих мягким одеялом. Придя в себя окончательно и бесповоротно, Алек заерзал в объятиях, переворачиваясь на другой бок, и почти утыкаясь своим носом в Магнуса. Наконец он решил задать вопрос, терзавший полу-ангельскую душеньку последние... час? Два? - Позволь спросить, по какому поводу такой праздник? - Произнес он, скосив взгляд в сторону, где как раз проплывала одна из свечей. Маг перевел взгляд туда же, пожимая плечами. - Но мне очень понравилось. - Я и не сомневался, мой Сладенький. - Он довольно наблюдал, как нежные щеки покрываются легким румянцем. - Решил сделать тебе приятно. Лайтвуд подозрительно прищурился, зная что у его парня ничего не бывает "просто так". Всегда находился какой-то подтекст в его словах или действиях. Но, порой, он был слишком глубоко зарыт, что становилось лень копать. Вот сейчас было именно так. - Теперь моя очередь. - Улыбнулся он, переворачиваясь, и оказываясь верхом на Бейне.

Алек получает сообщение, спешит домой и... попадает к романтично настроенному Магнусу. Теперь он не сможет нормально реагировать на фразу "Клубника со сливками"

Магнус Бейн/Александр Гидеон Лайтвуд

В ночном Нью-Йорке Александр, уставший после боя с демонами, спешит в Бруклин к своему возлюбленному Магнусу. По прибытии он обнаруживает комнату, украшенную свечами и розами, и сам Магнус встречает его в шелковом халате. Между ними завязывается страстный романтический вечер, полный нежности и игры. Магнус использует клубнику и взбитые сливки для обольщения Александра, ведя его к насыщенным сексуальным играм. В ответ на скрытое ожидание причин для такого вечера, Магнус заявляет, что просто хотел доставить удовольствие своему возлюбленному.

Акааши наклонился вниз, упираясь ладонями в пол спортзала. Его ноги выровнялись, хорошенько растягивая внутреннюю часть его голеней и бедер. Он сделал глубокий вдох. Бокуто тоже рвано вдохнул вслед за ним. Акааши поднялся в одно плавное движение, пока его спина не выгибалась, словно у самой настоящей кошки, и вытянул руки над головой. Его футболка задралась как раз достаточно, чтобы оголить его бледный подтянутый живот. Бокуто закусил губу, неловко заерзав на скамейке, превратившейся в наблюдательный пункт, пока его товарищ по команде разогревал свое тело с помощью небольшой разминки. Его глаза не могли оторваться от губ молодого парня, приоткрывавшихся всякий раз, когда он невольно испускал длинные вздохи, просто безупречно идеально растягивая свои мышцы. Капитан Фукуродани сделал один огромный глоток воды, даже не замечая, как ее тонкие струйки стекали вниз по подбородку. Это было несправедливо, думал он, что Акааши мог превращать обычные вещи вроде простой растяжки в нечто настолько до невозможного непристойное - или это сам Бокуто превращал все в настоящую пытку? Может быть, именно со стороны Бокуто было несправедливо обвинять в чем-то Акааши. - Бокуто-сан, если вы выпьете слишком много воды перед тренировкой, у вас разболится живот. Котаро вернулся обратно к реальности, сосредотачивая свой расфокусированный взгляд на Акааши, который слегка встревоженно смотрел на него в ответ. Чувствуя вспыхнувший на щеках румянец, Бокуто немного дерганно бросил на скамью свою бутылку с водой и смущенно почесал затылок. - Извини, я отвлекся. - В этом он не соврал. Изогнув бровь, Акааши выпрямился. - Все в порядке? Я думал, возможно, вы хотели что-то спросить у меня, потому что... Потому что я пялился на тебя, словно законченный извращенец, ага. - Н-неа, то есть, да. У меня все в порядке. Просто, - на секунду Бокуто напряг всю возможную фантазию, снова поднявшись на свои две и подойдя к Акааши, - твоя растяжка. Ты делаешь ее неправильно. Акааши на секунду отвел в сторону взгляд, и Бокуто тут же захотел мысленно пнуть себя. Он не хотел смущать Акааши, который, в общем-то, совершенно правильно делал свою растяжку. Бокуто встал возле него, повторяя позу парня, но на этот раз расставив свои ноги немного шире. - Тебе нужно, эм, чуть-чуть шире раздвинуть ноги, - глупо пробормотал он, немного смутившись под пристальным взглядом своего кохая. Раздвинуть ноги - классно придумал. Бокуто быстро и показательно нагнулся, чтобы, скорее, скрыть позор, который с потрохами выдавали его раскрасневшиеся щеки, за что он снова мысленно пнул себя. - И, мм... больше выпрямляй свои ступни, - подытожил он, прожигая взглядом паркет спортзала и прикидывая, сможет ли он изо всех сил стукнуться о него лбом, находясь под этим углом, чтобы уж точно потерять сознание. Конечно, это был самый трусливый и позорный способ убежать от своих проблем, поэтому капитан просто отодвинул на задний план свое смущение и снова наклонился назад. Когда он полностью выпрямился, то увидел, что Акааши молча скривил свои губы, как обычно это делал, когда уже едва мог терпеть все самые глупые, детские выходки своего семпая. Уголки его губ немного приподнялись, прежде, чем парень устало вздохнул и медленно сморгнул, снова отворачиваясь в сторону. - Конечно, Бокуто-сан, - выдохнул, наконец, сеттер и, повторяя движения Бокуто и раздвигая свои ноги, наклонился всем корпусом вниз, пока его пальцы не прижимались к полу. Одного взгляда на эти потрясающие бедра, свидетелем которых посчастливилось стать Бокуто, было достаточно, чтобы заставить его мгновенно развернуться на носках и со скоростью света ретироваться обратно на скамью в поисках бутылки с охлаждающей пыл водой. Если бы он был гораздо более слабовольным человеком, он уже определенно давным-давно забаррикадировался в душевой, подставляя свою дурную голову под ледяные струи воды. Бокуто схватил свой телефон - который он, конечно же, продолжал прятать под своей спортивной курткой во время тренировок - и быстро набрал сообщение первому же человеку, о котором он мог подумать в такой критический момент. Бокуто: бро сейв ми Ответ прибыл достаточно быстро. Куроо: йо Бокуто: мой милый невинный кохай Бокуто: поч он такой секс Бокуто: поч я такой гей Куроо: LMAO ты сейчас про своего вице-капитана да Бокуто: ага Тренер просвистел в свисток, знаменуя начало тренировки, и Бокуто нервно забарабанил своими пальцами по открытой трибуне, ожидая ответа Куроо. Только он уже собирался уйти, как его телефон завибрировал в руке. Куроо: у меня все под контролем бро Бокуто: что Бокуто: wtf ты вообще о чем - Капитан! - позвал его один из сокомандников, и Бокуто сгримасничал, пока его сердце гулко билось в груди. Он тряхнул головой, оставляя на скамье свой телефон. Куроо, скорее всего, ничего серьезного и не имел в виду, а наверняка просто собирался специально предложить очередной дурацкий и "реально надежный" план, только чтобы над ним пошутить. - Отличненько, давайте уже начинать! - Бокуто развернулся на носках, не сдерживая на лице широкую ухмылку, когда он отодвинул все не-волейбольные мысли на самые задворки своего сознания. В течение следующего часа или даже немного больше, стремление Бокуто оставаться сосредоточенным на одной лишь тренировке почти не дало слабины; только единожды капитан Фукуродани эффектно принял подачу своим собственным лицом, потому как был слишком занят, вовсю глазея на сеттера, который невинно вытирал со своего лба пот, стекавший вниз по раскрасневшимся щекам. И если он не мог назвать это достижение своей личной победой, то Бокуто затруднялся придумать что-нибудь получше. - Если на следующем матче вы сыграете точно так же, то мы своих противников просто в два счета порвем, - усмехнулся Бокуто, хлопая по спине парней, стоявших рядом с ним по обе руки, пока вся команда уже измученно запыхалась к концу их тренировки. Он быстро провел короткий экскурс о следующей команде, против которой они собирались играть, напоминая всем остерегаться этих дурацких командных атак. Скрипя кроссовками по отполированному паркету, все разошлись по разным сторонам, чтобы собрать свои вещи или принять душ в раздевалках. Сам Бокуто, весело насвистывая, направился к трибунам и, забрав свою спортивную сумку, ушел в раздевалку. - Ты собираешься принимать душ, Акааши? - спросил Бокуто через плечо. В ответ парень едва ли смог на мгновение оторвать взгляд от своего телефона. - Может, через минуту, - ответил он, очевидно, полностью поглощенный скрывавшейся на его экране неизвестной информацией, какой бы она там ни была. Капитан только пожал плечами, открывая дверь и направляясь к душам. Он был более чем рад обнаружить, что никто не решился надолго оставаться в раздевалках, и все его сокомандники уже давно ушли, пока сам Бокуто только снимал свою олимпийку и оборачивал полотенце вокруг талии. Это был хороший знак - значит, он мог голосить свои песни в душе так громко и проникновенно, насколько ему бы захотелось, и за это его бы никто точно не обвинял. Зайдя в кабинку и включив воду, он тут же стремглав отпрыгнул в сторону, пока поток воды не нагрелся до приятно теплой, создавая клубы тяжелого пара, застилая все вокруг. Бокуто подставился под струи, позволяя горячей воде омывать его голову, стекая вниз по спине, смывая все накопившееся напряжение и унося его прочь, безвозвратно. Он чувствовал, как его мышцы расслабились, а голова опустела, пока он тщательно растирал свои руки и напевал какой-то неизвестный мотив, застрявший у него в голове. Но не успел он уже начать громко напевать саму песню, как его прервал скрип открывшейся и тут же закрывшейся двери в раздевалку. Ну, блин. Вздыхая, Бокуто быстренько закончил принимать душ и выключил воду. - Все, душ теперь полностью твой, - протянул он, обернув полотенце вокруг талии и стряхнув капельки воды с волос, которые теперь скопились на его лице и щипали глаза. Когда он одернул обратно отделявшую их ширму, его взгляд остановился на Акааши, который сидел на скамье с каким-то нечитаемым выражением лица, заставляя Бокуто шумно сглотнуть. - Спасибо, Бокуто-сан, - тихо ответил сеттер, и его семпай тут же почувствовал, как сжалось сердце в груди, только он увидел, как завивались от витавшего в воздухе пара кончики прядей Акааши, а несколько редких черных локонов красиво облепили его лоб и щеки. - Да без проблем, - изо всех сил заставляя себя отвести взгляд, Бокуто поднял с пола свою спортивную сумку и плюхнулся на краешек скамьи, копаясь в своих вещах в поисках сменных штанов. Только его пальцы зацепили искомый предмет одежды, Акааши внезапно повернулся к нему, нахмурив брови и всем своим видом показывая крайнюю степень задумчивости. Бокуто мгновенно осознал, что напряжение, витавшее в комнате, теперь точно ему не показалось. - Бокуто-сан... - вытянув телефон прямо перед лицом своего капитана, Акааши впился в него строгим взглядом, - пожалуйста, объясните, что это. Котаро почувствовал, что в его животе точно не образовалась черная дыра - которая, наверняка, в этот момент была бы за гранью фантастики, потому что, по крайней мере, она уж точно проглотила бы его до последней косточки, либо мгновенно умертвив, либо отправив через внезапно возникшую червоточину в другое измерение. И, может быть, то измерение было бы гораздо добрее к нему, и в нем Бокуто никогда не смог бы подружиться с Куроо Тетсуро, впоследствии разрушившим всю его жизнь при помощи только одних сообщений. Вместо этого ему приходилось дрейфовать в пропасти чистейшего вселенского позора, когда его глаза, быстро пробежались по словам на экране. [неизвестный номер]: одна птичка принесла мне на хвосте что у тебя завелся тайный поклонник [неизвестный номер]: это бокуто [неизвестный номер]: и кст о птичках именно он мне это сказал [неизвестный номер]: кст эт куроо тетсуро. тот самый сексапильный красавчик из некомы ;) [неизвестный номер]: но да Бокуто хочет тебя чпокнуть [неизвестный номер]: и наверное сводить на свиданку и держаться с тобой за ручки [неизвестный номер]: так что тебе сейчас определенно нужно прыгать от счастья. буквально и фигурально Между ними затянулась целая вечность, пока Бокуто бросал взгляды то на Акааши, то на экран его телефона, а единственные пока еще исправно работавшие клетки его мозга прикидывали самые изощренные пытки, которыми он бы смог изрядно покалечить Куроо. В конце концов, Кейджи прокашлялся, все еще сохраняя на лице странную напряженность, которая, Бокуто уж точно мог сказать, была совершенно ненормальной. - Если Куроо-сан хотел таким странным способом надо мной пошутить, то это действительно не смешно, - наконец проговорил он, опуская на свои колени телефон. Зарывшись пальцами в свои волосы, Бокуто посмотрел вниз на Акааши. Ах, он ощутил легкий укол вины, неспособный отделаться от чувства, что его кохай выглядел... обманутым? Нервно облизав губы, Бокуто попытался подобрать подходящий ответ. - Нет, он не... да, он всего лишь пошутил, но я уверен, что он просто все неправильно понял, да и бро точно не хотел тебя этим обидеть, просто я кое в чем ему признался, а Куроо немного протупил... - Бокуто на мгновение прекратил свое бессвязное бормотание, про себя удивляясь, какого черта теперь он еще и защищал Куроо. - Так, что, выходит, Вы признались ему в каких-то явно двусмысленных вещах, которые он неправильно понял? - перебил Акааши, пытаясь привнести хоть какую-то ясность в нервное бормотание своего семпая. Бокуто мог поклясться, что увидел вспышку разочарования в чертах сеттера, и все внутри Котаро болезненно сжалось. Его глаза остановились на уголках губ Акааши, которые сжались в едва заметную линию. - Не совсем? То есть, я, может быть, просто плохо подобрал слова, и они прозвучали совершенно неправильно... Боже, губы Акааши выглядели такими мягкими и блестящими от висевшего в воздухе пара. Они заставляли Бокуто забывать, как дышать. Он почувствовал, как в его голове мгновенно все опустело, а удушливый жар засел у самого горла, заставляя его путаться в словах еще больше, чем раньше. -... но, в любом случае, это - определенно только моя ошибка. Так что, правда, прости меня, Акааши. Я, наверно, еще и хорошенько отпинаю Куроо и заставлю его извиниться перед тобой за все его дурацкие выходки. - Теперь лицо Бокуто полыхало жаром, еще и, ко всему прочему, перекошенное до невозможного задумчивой гримасой в попытке думать о чем угодно, кроме своего нестерпимого желания впиться в губы Акааши, который тут же вместе с ним вошел бы во вкус, и... - Увидимся завтра, Акааши, - сумел выдавить Бокуто, заглушив и отбросив все свои мысли на задний план, сохраняя в себе последние крохи самоконтроля. Он перебросил свои сменные штаны через плечо и повернулся, чтобы уйти, было, за дверь, но его остановили на месте чужие пальцы, обхватившие его запястье. На мгновение их взгляды встретились, пронзительно темные глаза Акааши впились взглядом в Бокуто, его губы приоткрылись, будто он вот-вот что-то должен был сказать. Сердце Бокуто заколотилось в груди, пока его собственные глаза увлеченно цеплялись за каждую малейшую деталь на лице своего кохая. Неужели это была правда? Акааши, что, на самом деле разделял его чувства? Мысли Котаро закрутились в голове со скоростью света, когда он приготовился... - Вы все еще в полотенце, - наконец, сказал Акааши, а Бокуто почувствовал болезненный укол в самое сердце, разбившегося на миллион щепок, и чуть ли не осязаемую физически тень обволакивающего его уныния. Бокуто коротко хохотнул и опустил глаза на губы Акааши, понимая, что плотно сжатая добела линия превратилась в маленькую, застенчивую улыбку, настолько тонкую, что он боялся даже лишний раз мигнуть, чтобы она не исчезла. - Бокуто-сан, Вы ужасный лгун, - слова едва успели слететь с языка Акааши, как он уже мгновенно поднялся с места, запечатляя легкий, но в то же время чувственный поцелуй на губах Бокуто. Поначалу, Котаро не мог сморгнуть застилавший его сознание туман, пока смятение и удивление спутались в одно сплошное безумие эмоций, бурливших в необузданной вспышке взыгравших гормонов в его голове. К счастью, его инстинкты и последние крупицы трезвого разума подсказали ему наклонить набок голову и ответить на поцелуй, прикрывая глаза, пока суматоха и раздор в его мыслях не затихли до уровня мягкого звона. Ощущения были нежными и проникновенными, точно так же, как прижимавшиеся к его губам чужие уста и тонкие пальцы, покоившиеся на его затылке и робко скользящие в его влажных волосах, осторожно их оттягивая. Когда эти пальцы буквально впились в его кожу, Акааши наклонил свое лицо набок, пока не углубил их поцелуй до такой степени, что язык Бокуто уверенно очерчивал нижнюю губу сеттера. Акааши приоткрыл свой рот, и Котаро услышал, или скорее почувствовал, как парень пробормотал его имя, хрипло растягивая гласные, которые обдали жаром губы капитана. Бокуто слишком нетерпеливо впился в губы Акааши и тут же ощутил, как Кейджи дернулся от неожиданности в его объятиях. Он наклонился, чтобы слегка наклонить подбородок парня, и, оторвавшись, снова как следует поцеловал его в последний раз, словно извиняясь за свою нетерпеливость. Бокуто неохотно отстранился первым, душный воздух, который он шумно вдыхал через нос, не позволял ему продолжать начатое. Но все же его сердце счастливо трепетало в груди, а желание поскорее сбежать от Кейджи даже сравнительно поутихло. Акааши поцеловал его, и теперь Котаро чувствовал, что уверенность разливалась в его груди. - Ну, все прошло даже лучше, чем я ожидал, - выдохнул Бокуто, заняв место рядом с Акааши на скамье. Он собирался снова продолжить, превращая свои слова в очередной поток беспорядочной болтовни. Но, тем не менее, его кохай, казалось, предугадал все намерения Котаро и снова прижался к нему губами. Бокуто решил для себя, что ему определенно нравилось, когда его затыкают именно таким образом, поэтому он сглотнул все крутившиеся на языке слова и ответил парню с не меньшим пылом. На этот раз Акааши приоткрыл свои губы, открыто приглашая Бокуто, чем тот с удовольствием воспользовался, еще раз проталкивая свой язык внутрь. На этот раз он двигался гораздо медленнее, пробуя все новые ощущения на вкус и позволяя Кейджи полностью проникнуться его неспешным ритмом; он даже невольно понял одну простую вещь. Бокуто осознал, что неопытные поцелуи Акааши были, хоть и отвратительнейшими, но по-своему очаровательными - и все же, тем не менее, они заставляли Котаро буквально таять, а кровь внутри него бурлить настоящим возбуждением. На этот раз их губы скользили гораздо быстрее, жарче и энергичнее, чем прежде, сопровождая все влажными причмокиваниями. Ладони очерчивали чужое разгоряченное тело, прижимая другого парня ближе к себе, но никогда не останавливаясь надолго на одном и том же месте. Пальцы Акааши зарылись в волосы Бокуто и спустились вниз по его плечам, очерчивая и тщательно сжимая, пока его семпай проделывал все то же самое, оглаживая своими широкими ладонями молочно-белые бедра Кейджи и поднимаясь выше, пока не достиг его спины. Когда он вжал в себя Акааши, тот задрожал и откинулся назад. Когда они отстранились на этот раз, Бокуто уже спустя мгновение притянул Акааши к себе на колени и прижал как можно крепче, прежде чем они поцеловались снова, на этот раз срывая с губ друг у друга тихие стоны. Бокуто пытался игнорировать быстро растущее напряжение в паху, мысленно молясь снова и снова: "Только не возбудись, только не возбудись". Он, должно быть, слишком сильно прижал к себе Акааши, потому что сеттер пораженно вздохнул, огладив руками крепкие бицепсы, которые обхватили его талию. Возбуждение уверенно захватывало все тело Бокуто, его пульс ускорился настолько сильно, что парень едва ли мог вообще о чем-то думать. Когда Акааши повернул голову набок, чтобы наполнить легкие спасительным воздухом, Бокуто не смог удержаться и быстро наклонился, прикасаясь губами к белоснежному, неприкрытому подбородку, спускаясь горячими поцелуями все ниже и ниже. Теперь Акааши просто таял в его руках, и поэтому Бокуто продолжил дальше, пока не остановился у самого выреза рубашки Кейджи. В долю секунды Акааши незамедлительно решился тут же снять ее прочь. Его рубашка приземлилась где-то на полу позади них. Бокуто слегка отстранился, бросая взгляды между раскрасневшимся лицом Акааши и тканью, лежащей на полу. - Мы, что... - он замолчал, видя, как Акааши посмотрел на него с возбуждением и, ко всему прочему, смущением в глазах. - Мне все еще нужно принять душ... - выдохнул он спокойно, вжимаясь пальцами в руки Бокуто. Его голос затих, пока в произнесенных словах читался легкий намек на нечто большее. - О, ладно, - начал Бокуто, прежде чем к нему пришло осознание. - Ох, то есть, ты... да. Господи, да. Определенно. Через мгновение Бокуто сгреб в охапку Акааши и поднял его, обойдя ширму и пройдя в душевую кабину. Кейджи почувствовал легкое разочарование, когда его ноги коснулись земли, но это чувство быстро заменило другое, когда теплые руки перестали прикасаться к ткани его шорт и чужие жаркие губы мягко прижались к его устам. Он почувствовал, как ладони Бокуто прикоснулись к оголенной коже его бедер, а затем крепко сжали ягодицы через боксеры. Кейджи пораженно замер от внезапности, а его глаза слегка удивленно расширились. - П-прости... - немедленно отпрянул Бокуто, виновато закусив нижнюю губу. Акааши вздохнул, сжимая свои губы в тонкую линию, чтобы скрыть рвущееся наружу веселье, и положил свои ладони на плечи Бокуто. - Если я захочу, чтобы ты остановился, - начал он, прикрыв глаза и пристально смотря перед собой (вероятно, и вполовину не настолько сексуально, как показалось в этот момент Бокуто, у которого во рту пересохло в ожидании остальных слов). - ... я обязательно тебе об этом скажу, - закончил Акааши, наклонившись, чтобы поцеловать его, и улыбнулся, чувствуя, как расслабилось все его тело. Бокуто был таким теплым, мгновенно отметил про себя Кейджи, пока в его голове слегка помутнело от ощущения очерчивавших его бедра ладоней. - ... Наверно, нужно будет включить воду, чтобы нас никто не услышал, - пробормотал Бокуто, оттягивая зубами нижнюю губу своего кохая. Кейджи отстраненно кивнул и только больше прильнул к телу капитана, а только спустя добрую минуту он понял, что именно имел в виду Бокуто. - В-верно. - Дрожащие пальцы поддели разом его шорты и нижнее белье, приспустив их вниз на бедра. Когда руки Бокуто накрыли сверху его ладони, помогая снимать ткань слишком дразняще и гораздо медленнее, чем хотелось сеттеру, лицо Кейджи залилось жаром. В одном быстром движении он ослабил свои руки, позволяя Бокуто завершить начатое, и потянулся вперед, снимая полотенце, которое с легкостью слетело с бедер Котаро. Акааши и не заметил, как облизал свои губы, увидев уже довольно-таки затвердевший член Бокуто. Он и раньше догадывался, что природа не обделила Бокуто в этой части тела, разделяя вместе с ним одну раздевалку, и все такое, - уже и не упоминая очевидный стояк, выпиравший из-под обернутого вокруг его талии полотенца, или учитывая тот факт, что Акааши практически потирался о него своими бедрами только несколько мгновений назад. Теперь же, видя его эрекцию, Кейджи чувствовал себя совершенно иначе. Слегка сглотнув и проследив глазами тонкую струйку смазки, стекавшей вниз по головке члена Бокуто, Акааши мелко задрожал и заставил себя отвести взгляд. Вместо этого он отбросил в сторону свое белье, после чего потянулся, чтобы включить воду. Он почувствовал себя невероятно обнаженным, когда звук воды, ударяющейся позади них, прозвенел в его ушах - и то, как пронзительно смотрел на него Бокуто, явно ему не помогало. Он попытался отвлечь внимание своего семпая с помощью поцелуя. Эта потрясающая затея увенчалась успехом, но достаточно скоро мягкий поцелуй перерос в жаркий, нетерпеливый, едва ли не балансирующий на грани отчаяния. Их руки и языки горячо сплетались вместе, пока теплая вода стекала по спине Бокуто и его плечам, обдавая брызгами и Акааши. Но вскоре Котаро начал расцеловывать каждый сантиметр лица другого парня, не обращая внимания на его губы, пока Акааши до побелевших костяшек вжимался в металлический поручень рядом с душем так, будто от этого зависела вся его жизнь. Котаро же и дальше продолжил спускаться жаркими поцелуями вниз по телу сеттера. - Ах, Бокуто-сан... - проговорил Акааши чуть ли не шепотом, когда Бокуто уткнулся своей головой между бедер парня, целуя каждый сантиметр и слизывая языком капельки воды, которые стекали с его волос на молочно-белую кожу. В конце концов, его язык очертил член Акааши, дразня паренька, пока тот не начал хмуриться от смущения. - Бокуто-сан, - протянул он нетерпеливо, и Котаро рассмеялся, ухмыляясь в сторону Акааши. - Выше? - предложил Котаро, мягко постукивая пальцами по внутренней стороне колена Кейджи. Без слов согласившись, Акааши приподнял свое колено, позволяя другому парню закинуть его себе на плечо. Не сдержав низкого, надсадного всхлипывания, Акааши пораженно замер, когда Бокуто быстро воспользовался всеми преимуществами их нового положения и обхватил губами его член, горячо отсасывая парню. Котаро с легкостью перебросил другую ногу к себе на плечи без какой-либо помощи, потому как сеттер уже был слишком увлечен тем, как бы посильнее заглушить рвущиеся наружу стоны, когда горячий язык скользнул еще ниже, к самому основанию его члена. Котаро немного отстранился, бегло облизав головку Кейджи, и крепче сжал возвышавшееся над ним тело. - Тебе не нужно быть настолько формальным, Акааши, - проговорил Бокуто, все еще не отрывая губ от эрекции парня, и остановился у самого основания, вынуждая Кейджи податься бедрами вперед в поисках разрядки. Его кохай подчинился беспрекословно, усилив свою хватку, и неосознанно раздвинул ноги, слегка приподняв свои бедра, - но если ты настаиваешь, тогда можешь называть меня "семпаем"! Хотя, это и будет звучать немного извращенски, хех. Акааши не нашел времени, чтобы вербально ответить на вопрос капитана, а только с силой впился зубами в свою нижнюю губу, пытаясь не простонать, когда он качнул бедрами навстречу горячему языку Бокуто, который нетерпеливо скользнул у его плотно сжатого колечка мышц. Вместо этого он только сильнее вжался ногами в спину Котаро, пытаясь не упасть, что только больше раззадорило парня. Его пальцы с силой, почти до синяков, впились в бедра Акааши, удерживая на месте, пока сам Котаро продолжал разрабатывать паренька своим языком. - Бокуто-семпай, - пробормотал Акааши голосом, который получился гораздо выше, чем того хотелось парню, и прозвучал жалостным всхлипыванием, когда он толкнулся в горячий рот Бокуто. Он почувствовал, что Котаро остановился - почти захныкал от нехватки любых фрикций, которые Бокуто осуществлял своим языком, - и поднял на него голову, удивленно изогнув брови и до ужаса самодовольно улыбаясь. - Тебе нравится, когда твой семпай использует язык, верно? - Бокуто искоса посмотрел на него, еще шире улыбаясь, растягивая губы почти до ушей, а его глаза вспыхнули дьявольским огоньком, прикрытые влажными и беспорядочно торчащими в стороны белоснежными прядками. Он явно был совершенно точно и слишком сильно доволен собой. - Если ты сморозишь еще одну такую же глупость, я просто уйду, - с мертвецкой серьезностью проговорил Акааши, борясь с внезапно вспыхнувшим жжением в глазах, когда он опустил взгляд на Бокуто. Впрочем, черты его лица немного смягчились, когда он пристально осмотрел своего семпая. Акааши бы не солгал - сейчас Котаро выглядел просто ошеломительно, весь такой совершенно взъерошенный и переполненный доверху абсолютным возбуждением. Он даже внезапно порадовался тому, что Бокуто всегда укладывал волосы в свою обычную смешную прическу с помощью геля; эту версию он хотел сохранить только для себя. И, о, Боже, когда эта безумно мягкая, торчащая во все стороны шевелюра снова опустилась между его бедер, Кейджи только и смог жалобно простонать и крепче обхватить своими ногами парня, когда ладонь Бокуто соскользнула с его бедра. Она опустилась вниз и снова вверх, пока, внезапно, горячий язык стал не единственной вещью, продолжавшей двигаться внутри Акааши. Вместо этого к его проходу прижались два смоченных слюной пальца и с горем-пополам протолкнулись внутрь. Стон, сорвавшийся с губ Акааши, заставил Котаро замереть и поднять взгляд на сеттера, но на этот раз без следа его обычной игривости и дурашливости. - Это была самая сексуальная вещь, которую я когда-либо слышал в своей жизни, Акааши, - Бокуто выглядел до невозможного серьезно, пораженно рассматривая своими широко раскрытыми глазами парня, словно тот был самым потрясающим сокровищем, которое он когда-либо находил. Мгновенно вспыхнувший на щеках румянец оказался таким смущающим, что Акааши отвел в сторону взгляд, неспособный больше смотреть прямо в глаза Бокуто, если тот собирался продолжать и дальше прожигать его таким взглядом. В мгновение ока Котаро еще раз толкнулся пальцами, согнув их и двигаясь ими внутри парня, пока... - Б-Бокут... о-о-ох... - Его пальцы задели бугорок простаты, и Акааши снова прокричал имя Котаро, растягивая последний слог в долгий, протяжный стон, который уж точно был слишком пошлым для такого вечно собранного парня, как Кейджи. Акааши резко вздернул ладонь к своему рту, заглушая стон, пока румянец расцветал во всех чертах его лица от дикого смущения, окрашивая их в самые темные оттенки багрово-алого. - О, Боже мой, - выдохнул Бокуто, утыкаясь лицом в бедро Акааши и в очередной раз прекратив растягивать своими пальцами парня. Сердце Акааши испуганной пташкой трепетало в груди, а сам Кейджи, которого внезапно опустили на пол, смутился от всего происходящего, когда Котаро взял его к себе на руки и зарылся лицом во влажные, торчащие во все стороны угольно-черные волосы. Они продолжали стоять так еще несколько мгновений подряд, Бокуто все также не отрывался от парня и коротко дышал ему в лоб, пока Акааши, неловко смущаясь, пытался проигнорировать стояк, упиравшийся в его бедро. Неужели он сломал Бокуто? Спустя мгновение Кейджи прокашлялся и сжал плечо своего семпая, несильно его толкая. - У... у тебя все в порядке? - спросил он немного упавшим голосом, и Бокуто отстранился, смотря на парня затянутыми поволокой желания глазами. Его лицо раскраснелось, словно свекла, а губы сжимались в одну тонкую линию, создавая, тем самым, одно из самых жалостных и страдальческих выражений, которые он когда-либо видел на лицах окружающих. "Что случилось с ним..." - слегка озадаченно задавался вопросом Акааши. - Прости, дай мне еще минуту, - пробормотал Бокуто, откинувшись назад и смущенно потирая затылок. - Если ты продолжишь и дальше так громко стонать... Глаза Акааши мгновенно скользнули вниз, к возбуждению Бокуто, и тут же расширились в понимании. -... я серьезно только что чуть не кончил от твоего голоса. Акааши едва заметно дернулся, приоткрыл и снова закрыл рот, пытаясь подобрать нужные слова, потому что извиняться ему уж точно было не за что, ведь Бокуто уж точно в самую последнюю очередь отпугнули все те непристойные стоны, которые он выбивал из Кейджи. Он только опустил вниз глаза, которые нестерпимо жгло, словно его голову разом заполнили витавшие вокруг них клубы пара. - Да, просто... погоди еще секундочку, - смог выговорить Бокуто, выйдя из душа и помчавшись со всей прыти к своей спортивной сумке, которая опасно балансировала на краю скамьи. Акааши же в этот момент казалось, будто он просто тает, расплываясь по стене душевой, выстеленной белым кафелем, и сеттер прикрыл свои губы, как только эта смущенная, извиняющаяся улыбка Бокуто вспыхнула в его памяти, заставляя сердце забиться чаще. "Какой он милый", - подумал на секунду Акааши, улыбаясь про себя. Целое множество самых различных прилагательных тут же вспыхнуло в его голове - талантливый, сильный, забавный, привлекательный, капризный, наивный, - и все они заставили румянец на его щеках только сильнее заалеть, потому что Кейджи просто до одури любил стоявшего перед ним парня. Он наблюдал издалека за тем, как Бокуто спешно возился в своей сумке, разбрасывая по сторонам попадавшиеся под руку вещи и проклиная себя за то, что всегда был таким рассеянным. Было и что-то очаровательное в том, насколько сильно смутился Котаро, бросая виноватые взгляды своему сеттеру и широко ему улыбаясь. В одно мгновение их глаза встретились, на этот раз уже не отрывая друг от друга взглядов, а черты лица обоих парней тут же смягчились. - Черт, я так хочу уже поскорее войти в тебя, - прохрипел Бокуто, закусив свою нижнюю губу, и опустил свои плечи чуть ли не с видом полного поражения. Сердце Акааши гулко забилось в груди, хотя его внимание тут же быстро привлекла спортивная сумка, медленно соскальзывавшая со скамьи без ведома своего владельца, который, казалось, напрочь о ней забыл. - Бокуто-сан... - вздернул брови Кейджи и потянулся, было, рукой к парню, чтобы предупредить его. Бокуто, казалось, неправильно понял этот жест и резко отпрянул назад, нервно размахивая руками перед своим мгновенно вспыхнувшим лицом. - И-извини! Мне правда нужно было держать язык за зубами и не говорить такие пошлости... - ... твоя сумка... - тихо продолжил Акааши и удрученно сжал пальцы, когда сумка шмякнулась на пол, вываливая все свое содержимое. Металлическая банка дезодоранта характерно прогремела о поверхность и укатилась прочь, звонко впечатываясь в рядом стоящие шкафчики. Акааши вздрогнул, когда Бокуто хлопнул себя ладонью по лбу, с силой проводя ею по всему лицу. Его кохай только прикусил губу, неспособный сдержать небольшой смех, сорвавшийся наружу из его груди. Это не был громкий или даже искренний смех - просто легкий, хриплый смешок, дополнивший едва содрогающиеся плечи. Бокуто решил, что это был самый прекрасный звук, который он слышал в своей жизни, а его неловкость растаяла в едва ощутимое смущение, когда он снова запихнул свои вещи обратно в сумку. И тут же, словно по мановению волшебной палочки, его пальцы нащупали именно то, что Котаро так долго искал - возможно, чрезмерно обнадеживающий презерватив и смазку, которые он всегда держал под рукой на тот случай, если когда-нибудь попадет в одну очень неловкую ситуацию (в хорошем смысле этого слова). Он победно улыбнулся про себя за свою дальновидность, затем поднялся и вернулся назад к Акааши, убедившись, что уж точно не забыл задернуть за собой ширму. На мгновение оба парня пораженно сморгнули, а Бокуто поджал губы, пытаясь придумать наименее смущающий способ, чтобы сказать: "Ну, ладно, а теперь давай займемся сексом". Впрочем, он быстро осознал, что эта миссия явно была невыполнимой, хотя уже спустя несколько мгновений после его вселенского открытия Акааши уложил свои ладони на плечи Котаро и заставил попятиться назад. Когда тот спиной врезался в стену, сеттер припал на колени, с невыносимо ярким, смущенным румянцем на лице, и обхватил рукой эрекцию Бокуто, начиная ее поглаживать. - Тебе правда не нужно делать этого, Акааши... иии... ох... - перестал сопротивляться Бокуто, когда чужие губы неуверенно прижались к головке его члена, а после, приоткрывшись, вобрали глубже. "Рот Акааши такой чертовски горячий", - только и мог думать Бокуто, поглаживая ладонью волосы Кейджи, убирая с лица его угольно-черные прядки и наблюдая за тем, как эти потрясающие губы все больше насаживались на его член. О, Боже, о, Боже, о, Боже... Акааши отстранился, слегка прокашлявшись, стрельнув коротким взглядом в Бокуто, и улыбнулся прежде, чем снова взять его в рот, на этот раз оглаживая пальцами оставшуюся длину, которую он не мог захватить своими губами. Слегка сжимая свои пальцы и мягко раскачиваясь головой взад-вперед, Акааши с каждым разом насаживался все глубже и глубже, пока не почувствовал, как член Бокуто уперся о заднюю стенку его горла. Он даже не поперхнулся, и Бокуто тут же показалось, что его мозг только что чуть не взорвался от осознания одной простой вещи. Ведь, в отличие от его поцелуев, минет Акааши точно не делал до очарования неумело - наоборот, просто до одури божественно. Бокуто подавил стон, когда толкнулся бедрами вперед, заставив Кейджи простонать вокруг его эрекции. - Боже... - выдохнул Бокуто, позволяя своей голове упасть набок и видя перед глазами только непроглядную пелену, когда он на мгновение схватил пальцами влажные, темные волосы и мягко толкнулся в рот парня. Котаро подумалось, что такими темпами он мог бы с легкостью кончить, и парень неохотно отстранил от себя Акааши. Кейджи разнял свои губы с легким причмокиванием, и тонкая ниточка слюны протянулась от кончика его языка к головке члена Бокуто. Акааши только-только начал вытирать рот тыльной стороной своей ладони, как его тут же утянули вверх, в поцелуй. Они целовались грязно и слишком небрежно, пока Бокуто возился с презервативом, разрывая фольгу и отбрасывая ее в сторону, затем Котаро мысленно сделал себе пометку поднять его позже, раскатывая презерватив по всей своей длине. Когда Котаро сделал шаг назад, его золотые глаза мгновенно заблестели, видя едва заметную боязнь в чужих затянутых поволокой омутах, смотрящих на него в ответ. Бокуто надсадно выдохнул, понимая, что Акааши оказался не единственным, кто сейчас волновался. Он нежно улыбнулся, наклонившись вниз и успокаивающе целуя сеттера, смазывая тем временем свою крайнюю плоть смазкой. Затем, захлопнув крышку, Котаро небрежно отбросил маленькую бутылку лубриканта, звонко прогремевшую по кафельной плитке и прокатившейся по полу, но о ней парни тут же благополучно забыли. Бокуто вместо этого сосредоточился на том, как охотно Акааши ответил на его прикосновения, позволяя своему капитану еще раз поднять себя на руки и прижать к стене. Пытаясь поцелуем отвлечь внимание парня, Бокуто поймал своими зубами чужие мягкие губы, стараясь медленно проникнуть внутрь него. Это было невероятно тяжело, и Котаро огорченно свел брови, слыша болезненные стоны, которые сдавленно прошипел Акааши. Парень собирался уже было отступить и заверить Кейджи, что они еще могут остановиться... - Бокуто, - выдохнул шепотом в чужие губы Акааши. - Перестань паниковать. Бокуто, задрожав всем телом, кивнул, целуя ложбинку между ключиц Акааши и вжимаясь еще глубже, пока он почти полностью не вошел внутрь. Кейджи чувствовал, как резко вскочил его пульс, а сердце отчаянно, гулко забилось в груди, пока сильные руки не позволяли его телу сдвинуться ни на йоту, вжимая его в стенку душевой кабинки. Котаро блаженно уткнулся лбом во влажное плечо, а бледная кожа Кейджи вспыхнула румянцем от переполнявшего парня восторга, пока он пытался изо всех сил остановить себя и больше не двигаться. Акааши прижался щекой к влажному беспорядку волос Бокуто, вдыхая полной грудью и пытаясь восстановить дыхание в удушливой атмосфере кабинки. Все ощущения так и переполняли парня: и член Бокуто, растягивающий его изнутри, и жар, распаляющий все его тело именно так, как было нужно. Спустя несколько секунд Кейджи мягко царапнул своими ногтями по затылку Бокуто, призывая его, тем самым, продолжать двигаться. А затем с силой впился ими в кожу, когда Котаро подался бедрами назад и закатил глаза от опаляющей узкости вокруг своего члена. Когда он толкнулся обратно, Акааши убрал одну руку с его затылка и поднес ее к своему рту, заглушая негромкое всхлипывание. Бокуто скрипнул зубами, чувствуя легкий укол совести после того, как его тело только еще больше возбудилось от такого болезненного стона. - Если тебе нужна минутка... - начал Бокуто, вжимаясь пальцами в бедра Акааши, пытаясь воззвать к последним крохам своего самоконтроля и хоть на мгновение прекратить свои движения. Он приподнял голову, чтобы посмотреть на своего кохая, и тут же искренне об этом пожалел. Вид влажных прядок, обрамлявших темные, наполненные желанием, слегка прикрытые глаза, и ярко-алый румянец, окрасивший обычно бледную кожу - этого было слишком много, особенно когда эти глаза застенчиво опустились вниз, как будто пытаясь спрятаться от удивленного взгляда Бокуто. - Пожалуйста, не заставляй меня еще дольше ждать, Бокуто-сан, - взмолился Акааши своим ровным и, как всегда, вежливым голосом. Его семпай тут же подавил свои сомнения, делая мысленную пометку попросить Акааши, чтобы во время их секса он говорил совершенно другим, по сравнению со своим привычным, тоном голоса, чтобы у Бокуто не появлялся стояк каждый раз, когда Кейджи захотел бы с ним поговорить. Бокуто медленно подался бедрами назад и снова толкнулся вперед, упиваясь тихим стоном, раздавшимся меж сжатых пальцев сеттера. Он повторил толчок снова, и снова, пока Кейджи еще крепче не обхватил его ногами, словно говоря Бокуто уже перестать так осторожничать и просто поскорее трахнуть его. Бокуто, казалось, был совершенно не против этого и быстро перешел на новый ритм, с силой втрахивая Акааши в стену душевой кабинки. С каждым толчком боль, казалось, исчезала на периферии, пока Акааши, закатив глаза, не впился зубами в нижнюю губу, пытаясь помешать своим гулким стонам отзываться эхом по всей раздевалке. Он прижался своими ступнями к бедрам Бокуто, умоляя его двигаться в нем сильнее, быстрее, еще больше, пока его влажные ягодицы не ударялись о бедра Котаро, издавая шумные хлопки каждый раз, когда он вколачивался своим членом внутрь. - Тебе нравится, хах? - спросил Бокуто, расцеловывая каждый сантиметр кожи, пока всем остальным телом он как можно крепче прижимался к Кейджи, который изо всех сил пытался сдержать стоны, ритмично вырывающиеся наружу с каждым новым глубоким толчком. Акааши просто кивнул, приоткрыв губы только чтобы издать тихий полувскрик-полувсхлип, когда Бокуто вошел под новым, совершенно правильным углом. Его глаза расширились, как будто он только что осознал, что, о, Боже, они трахались в душевой их школьного спортзала, прижимаясь друг к другу и не сдерживая стонов, словно совершенно не знали никакого чувства стыда. Это был совершенно новый вид непристойностей - нет, непристойностей за гранью всего самого непристойного, и Бокуто это просто чертовски нравилось. Ему нравилось держать в своих руках Акааши, видеть, как он теряет свое самообладание, пока его, влажного от пота и витавшего вокруг пара, грубо втрахивают в стену их душевой комнаты, задыхаясь воздухом и изгибаясь от удовольствия. Сам Кейджи тоже не мог пожаловаться на происходящее, хотя и не готов был вот так сходу признать, что ему также понравилось делать подобные пошлости, даже несмотря на то, насколько очевидно это было. Бокуто не удержавшись, наклонился вперед, впиваясь в губы Акааши и снова до предела вжимая его в стену всем своим телом, пока молочно-белая кожа приятно скользила под его руками с каждой новой фрикцией. - Ннн... ах, прямо здесь...! - приглушенно простонал Акааши в губы Бокуто, пока тот очерчивал языком его припухшие уста. Он рьяно ответил на поцелуй, пока его нетерпение и нарастающее отчаяние медленно сворачивались в один огромный ком внизу живота, сигнализируя о приближающемся оргазме. Входя под новым углом, теперь член Бокуто проникал настолько глубоко, широко растягивая изнутри и заполнял его до такой степени, что Кейджи показалось, будто он вообще больше не сможет дышать. Конечно, он мог, однако, доказать обратное было очень легко - учитывая, какое необъятное количество стонов буквально выпивал из парня Котаро, позволяя им смешаться с его собственным довольным рычанием, когда он также начал приближаться к своему пику. Руки, все это время плотно сжимавшие влажные волосы, опустились на плечи аса, несильно вжимаясь в кожу пальцами. Бокуто не замедлился, но вместо этого неохотно прекратил атаковать губы своего кохая; его язык напоследок скользнул по чужим губам, запоминая покоящийся на них опьяняющий вкус. - Мои... мои ноги, - задохнулся Акааши, подрагивая плечами и наклонив набок голову, - поверни меня... Бокуто чувствовал, как дрожали в его крепкой хватке молочные бедра, и понял, что ноги, обернувшиеся вокруг его пояса, явно не смогут продержаться хоть секунду дольше. Котаро согласился, на мгновение рвано выдохнув, когда он вышел из сеттера; Бокуто был более чем доволен собой за то, что сумел почти до потери пульса оттрахать Акааши. Они быстро поменяли позицию, и уже через секунду он снова вжимал Акааши в стену, на этот раз прижимаясь всей своей широкой грудью к спине парня и обвив руками талию своего кохая, чтобы удержать его на месте. Как только он снова вошел в разгоряченно влажное тело, подавшееся бедрами в ответ, гулко открылась дверь в душевую, и чьи-то чужие кроссовки заскрипели по полу. - Йо, Бокуто, это ты там сейчас моешься в душе? - крикнул парень, остановившись только в нескольких шагах от плотной, совершенно непрозрачной ширмы их душевой кабинки, которая была единственной вещью, отделявшей его и капитана, полностью проникнувшего в их вице-капитана. Они оба немедленно узнали голос, принадлежащий Конохе, и Акааши обменялся испуганным взглядом с Бокуто, который немного замялся в полной тишине, словно пытаясь выжать из себя совершенно не приходящие в голову слова. Но уже спустя мгновение он громко прокашлялся. - Мм, ага. А че такое? - наконец-то сумел выдавить Котаро, вынуждая свой голос звучать как можно ровнее. - Я просто хотел спросить, не видел ли ты Акааши. "О, да, я прекрасно видел Акааши", - подумал Бокуто, довольно приподняв от этой мысли брови и игнорируя раздраженный взгляд, который послал ему Акааши. - Думаю, он уже ушел. Последовал негромкий стук, когда Коноха положил что-то тяжелое на скамью. - Хм, но он оставил все свои вещи здесь, и это как-то совсем на него не похоже. На этот раз первым среагировал Акааши, утыкаясь лицом в кафельную стену, когда накатившее на него смущение просто отняло у парня дар речи. Бокуто слегка кривовато улыбнулся в ответ на такую реакцию, и тут ему в голову пришла одна очень, очень плохая идея. - Он, наверное, просто убежал и забыл о ней, - начал Бокуто, прикрыв рукой рот Акааши. Поначалу это слегка ошарашило Кейджи, прежде чем он почувствовал, как чужой член двинулся внутри него, а затем, еще пребывая в тихом шоке, Акааши все осознал. Бокуто встретил безумно испуганный взгляд Кейджи с широкой, самодовольной усмешкой и, ни на миг не отрываясь от его глаз, прокричал: - ... Он просто очень сильно переживал из-за какого-то экзамена, который назначили ему на завтра. - Ха, серьезно?! - фыркнул удивленно Акинори. - Его обычно не сильно-то и волнуют такие вещи, он же такой до чертиков умный и собранный парень. Бокуто тоже тихо фыркнул в ответ, но только потому, что сейчас Акааши уж точно не выглядел собранным и просто таял в его руках, пока Котаро медленно вбивался в него, беспощадно входя на полную длину с каждым толчком. Теперь у Акааши просто безумно кружилась голова, словно была готова взорваться в любой момент, а сам сеттер даже не смел дышать, отчаянно вцепившись в бедра Бокуто. Он до сих пор не смог определиться: хотел ли он остановить Бокуто или просто пустить все на самотек - пока с новым толчком член Котаро не вошел под другим углом, задевая простату и буквально вынуждая Акааши безоговорочно выбрать второй вариант. - Ага, точно, - выдавил Бокуто, съежившись от такого дурацкого, сказанного невпопад ответа. Но, кажется, Коноха этого вовсе не заметил, так как топот его шагов проследовал к самой двери. - А, ну, тогда ладно. Его сумка и бутылка с водой лежат на скамье. Вы двое живете рядом друг с другом, так что, думаю, тебе не составит большого труда лично отнести ему потом вещи. Короче, покеда. - Да без проблем, прям как два пальца об асфальт, - отмахнулся Бокуто. - Увидимся завтра, Коноха. Звук провернувшейся дверной ручки буквально заставил Акааши и Бокуто облегченно вздохнуть, но их дыхание тут же застряло в горле, когда чужой голос прозвучал снова. - Между прочим, прекращай уже так чертовски долго принимать душ каждый раз после тренировки. Один только вид этой комнаты мне как две капли воды напоминает тот хренов Сайлент Хилл, да еще и со всем этим непроглядным паром, - неодобрительно цокнул языком Коноха, прежде чем закрыть за собой дверь. Котаро убрал руку со рта Акааши и вместо этого быстро опустил ее вниз, обхватив член своего кохая; прошелся пальцами по всей длине один раз, затем второй, набирая темп, пока уже не надрачивал Кейджи в ритм своим толчкам. - Ах! Бокуто-сан, это... ннн!.. было просто... мммф! - Чужие горячие губы быстро заставили его замолчать, прижимаясь так опьяняюще и властно, заставляя Акааши отвечать с не меньшим пылом, даже под таким неудобным углом. В любом случае, от этого стало только лучше - их губы сплелись, двигаясь вместе в совершенно безумном танце, чтобы выместить все свои раньше неизведанные чувства. Акааши кончил первым, громко всхлипнув и изо всех сил сдерживая рвущийся наружу крик, когда он потянулся рукой назад и запутался ею в волосах Бокуто. С протяжным стоном его семпай резко вошел на всю длину внутрь, пока Кейджи не выплеснул все свое семя в его кулак, на выдохе прохрипев имя Котаро. Бокуто же сосредоточил все свое внимание на том, как Акааши растянул последний слог его имени целой чередой хриплых стонов, которые срывались наряду с его дыханием каждый раз, когда член Котаро вдалбливался в его стенки. Но, тем не менее, ему едва была нужна хоть какая-то поддержка, учитывая то, насколько он был узким, горячим и сжимался в конвульсиях вокруг крайней плоти Котаро. Бокуто сильнее вжал в себя подрагивающие бедра парня, пока его собственный оргазм начинал все быстрее полыхать внизу его живота. - Нн... Акааши... - простонал он, прижимаясь лбом к влажному плечу сеттера и тормоша свои волосы. Его собственные бедра начали сдавать, когда он приблизился к своему пику, и он не смог сдержать себя, толкаясь вперед и одним последним рывком входя в Акааши, обхватив своими широкими руками тонкую талию сеттера и удерживая его как можно ближе к себе. -... Бокуто, - голос Акааши звучал низко, а сам парень слегка вздрогнул от того, насколько глубоко зашла в его теперь слишком чувствительное тело чужая плоть. Хотя он, на самом деле, и не возражал, но, как только все прекратилось, Кейджи обнаружил, что все еще прижимался к стене душевой кабинки, к обычно холодной плитке, которая теперь значительно нагрелась одновременно из-за воды и тепла их тел. Сеттер обессиленно прислонился головой к беспорядку из черно-белых мелированных волос, шумно переводя дыхание и вдыхая отдаленный запах пота и пряный аромат шампуня Бокуто. Было что-то немного невероятное во всех этих чувствах, которые испытывали оба парня, оставаясь все так же на одном месте, словно примерзли к земле, а их сознания помутились от смеси оргазма и общей странности всей этой ситуации. И, как бы нелепо это не звучало, Акааши не мог перестать улыбаться, заливаясь совершенно новым цветом румянца, когда он почувствовал, что Бокуто начал расцеловывать линию его плеч. Мягкие, влажные губы очертили дорожку поцелуев дальше, пока не остановились у мочки ушка Кейджи. Руки, до этого обвивавшие его, моментально ослабили хватку, и Бокуто тут же вышел из парня. На одну короткую секунду дыхание сеттера сбилось, а Бокуто в ответ пораженно раскрыл глаза. Котаро, который вел себя так непривычно тихо, начал всячески опекать Акааши - все еще пребывавшего в своем мирке и не возвращающегося обратно в реальность - и подставил его под поток теперь чуть теплой воды. Он прижался к сеттеру лбом, и Акааши взглянул через пелену двухцветных прядок прямо в дурманящие золотистые глаза. Он сглотнул, облизав свои губы, когда эти крепкие руки обняли его еще раз, прижимая его ладони по бокам. - Ну, эм, это было реально круто, - пробормотал Бокуто, заставляя Акааши поморщиться от выбора его слов. Ему отчасти даже захотелось, чтобы Бокуто не разрушал вот так их тишину, но, с другой стороны, подобная глупость была просто в духе Котаро. "По-своему это даже было очень очаровательно", - подумал Акааши, но после этого быстро последовала полная недоверия мысль: "Господи, и что со мной не так". - Хотя, я так сильно испачкал тебя, - добавил он извиняющимся тоном, целуя губы Акааши. - ... Хорошо, что мы все еще находимся в душе. - Не думаю, что вода сможет смыть с меня такое, Бокуто-сан, - Акааши сказал категорически, почти съежившись от тупости своей собственной шутки. Котаро же громко хохотнул, прежде, чем снова зарыться головой в основание шеи сеттера. - Прости меня... - всхлипнул он, и Акааши улыбнулся. Как будто его семпаю было за что извиняться. - А еще, когда зашел Коноха, вообще было нереально стремно, - замолчал Бокуто, наклоняясь головой вниз, чтобы очертить поцелуями подбородок Кейджи, спускаясь все ближе к шее, словно отвлеченный тем, как Акааши шумно сглотнул в ответ на его слова. - Это изрядно... пощекотало мне нервы, - согласился парень, зардевшись и опустив вниз глаза. Бокуто обнял его только сильнее, всего на мгновение остановив свой поцелуй. - Извини, что не смог сдержаться, - засмеялся Бокуто, отстраняясь от Акааши и наклоняясь вниз, чтобы поднять бутылку смазки и разорванный квадратик фольги, которых смыло уже похолодевшей водой к самому сливу. Он тут же вышел из душа, скорее всего, чтобы переодеться. Акааши подставился головой под поток воды, на самом деле радуясь такой прохладной температуре. Это, казалось, спасло его от защипавшего в глазах жара, словно под его кожей тут же начали тлеть крошечные угольки. Парень поднес руку, чтобы растормошить свои волосы, откинув их назад и размяв устало плечи. В сознании Кейджи просто оглушительно гудело, а нервы натянулись, словно канат, когда он перекрыл воду и также вышел из душа. Тяжелый пар все еще витал в воздухе, хотя, казалось, начинал уже быстро рассеиваться. Акааши высушил свое тело полотенцем, не отрывая глаз от мускулистой спины Бокуто, задравшего вверх руки и пытавшегося изо всех сил натянуть на свою влажную кожу рубашку. Он сглотнул, переодеваясь в свою собственную одежду, которая немного неудобно облепляла тело из-за душной атмосферы в раздевалке. - Итак, эм... - разрезал тишину голос Бокуто, хотя ни один из них не хотел, чтобы она зарождалась между ними вообще. Акааши поднял вверх взгляд и, перекинув через плечо свою сумку и свесив ее за спиной, изогнул брови, выжидая, пока его капитан по-совиному широко посмотрит на него, пытаясь что-то сказать. -... Будешь моим парнем? - спросил он немного застенчиво, наклонив набок голову и почесав пальцем уголок рта, а с кончиков его торчащих во все стороны прядок начала скапывать вода прямо на его одежду. - ... Да, конечно, - низко пробормотал в ответ Акааши, и на его щеках расцвел легкий румянец. И хоть эти слова прозвучали слишком повседневно, каким-то образом они просто идеально подошли этой ситуации. Лицо Бокуто засветилось счастьем, и парень дернулся вперед, обхватив своей рукой ладонь Кейджи. - Потрясно! - воскликнул он, размахивая в воздухе кулаком, и утянул за собой Акааши, выходя за дверь, в то время как Кейджи немного запаниковал, ведь их пальцы все еще были крепко переплетены. Он закрыл глаза, сглотнув подступивших к самому горлу бабочек и позволяя Котаро вести его за собой. За все то время, пока они шли домой, парни не встретили совершенно ни одного прохожего, поэтому Акааши, сокрытый непроглядной тьмой, позволил себе подойти немного ближе к Котаро, стосковавшись по его теплу, и прижался щекой к плечу парня. Внезапно у Бокуто завибрировал телефон, и он свободной рукой выловил его из кармана, доставая устройство и разблокировав экран одним быстрым движением пальца. Он негромко хихикнул, и Акааши, не сдержавшись, бросил взгляд на экран, сгримасничав от увиденного. Куроо: можешь поблагодарить меня позже лол Спустя где-то пять минут пришло еще одно сообщение. Куроо: так что успел я сломать тебе жизнь или нет Куроо: отсутствие ответа сейчас значит или реально чет хорошее или реально плохое и я хз чего мне ждать Куроо: омг определенно хорошее потомушт он за это время давно бы уже надрал нам обоим задницы Куроо: осторожнее детишки не забудьте предохраняться Акааши тихо фыркнул, прочитав, какое именно сообщение напечатал Бокуто. Бокуто: ты и я идем в раменную, и я за все плачу бро ятялю Ответ пришел поразительно быстро: Бокуто едва ли успел глупо заулыбаться в сторону Акааши, как телефон в его руке тут же завибрировал. Куроо: LMAO ЖГИ БОКУТО Сопротивляясь желанию закатить свои глаза, Акааши вместо этого посмотрел на своего семпая, и теплое, воздушно-легкое ощущение снова запорхало в его животе от того, как уверенно выглядел сейчас Бокуто. Кончики его ушей едва залились краской, а улыбка совершенно не сползала с лица, когда он запихнул свой телефон обратно карман. Золотистые глаза остановились на Акааши, искоса прожигая сеттера взглядом. Оба парня долго не отводили друг от друга глаз, не говоря совершенно ни слова. Внезапно, Акааши захотелось поцеловать Бокуто снова, и... Кейджи застал врасплох его собственный телефон, тихо завибрировав, и парень быстро достал его из кармана своей куртки. Это было сообщение от того самого неизвестного абонента, что и раньше - с номера телефона Куроо, конечно. Он провел пальцем по экрану, чтобы открыть текст. [неизвестный номер]: кст, ты делаешь его прост нереально счастливым Выражение лица Акааши смягчилось, когда он напечатал короткий ответ. Акааши: спасибо, Куроо-сан Он нажал кнопку отправки и спрятал обратно телефон, снова уткнувшись лицом в плечо Бокуто, чтобы скрыть свой вспыхнувший на щеках румянец.

Бокуто: поч он такой секс. Бокуто: поч я такой гей. Куроо: LMAO ты сейчас про своего вице-капитана да. Бокуто: ага. Тренер просвистел в свисток, знаменуя начало тренировки, и Бокуто нервно забарабанил своими пальцами по открытой трибуне, ожидая ответа Куроо. Только он уже собирался уйти, как его телефон завибрировал в руке. Куроо: у меня все под контролем бро. Бокуто: что. Бокуто: wtf ты вообще о чем. Бокуто начал паниковать.

Бокуто Котаро/Акааши Кейджи

Вместо взгляда в глаза только звуки голоса - Бэкхен, телефон! - раздался голос на съемочной площадке. Хрупкий, красивый и изящный парень-омега, которому в этот момент поправляли макияж на глазах, кивнул и забрал из рук ассистента мобильник. - Спасибо, Сынхун, - немного севшим после продолжительных стонов голосом поблагодарил он. Изящные тонкие пальчики пробежались по экрану телефона, где высветилось пять пропущенных от абонента "Любимый". Яркая улыбка осветило кукольное лицо Бэкхена. Он вопросительно взглянул на режиссера, сидевшего рядом. - У тебя пять минут, - кивнул тот. Бэкхен просиял и кинулся в гримерную, сжимая телефон в руке. Только полы халата взметнулись. Режиссер, глядя ему вслед, покачал головой. - Опять побежал своему Чанелю звонить. - Тебе-то что, Хичоль? - рассеянно спросил оператор, прокручивая отснятый материал. Режиссер хмыкнул. - Я бы и сам не прочь повеселиться с нашим Бэкхеном, - он облизнулся. - Хорош, ничего не скажешь. Но встречаться с таким, а уж тем более жениться... - Это их дело, - оборвал его оператор. - Скажи лучше: сцена с минетом нормально вышла или лучше переснять потом? В это время в гримерной Бэкхен плюхнулся в кресло, поджав под себя голые и чисто выбритые ноги. Парень тыкнул пальчиками в экран и прижал телефон к уху. - Алло. - Чанелл-и! - нежно протянул Бэкхен. - Привет, любимый. - Привет, сладкий, - от бархатистого низкого голоса своего альфы Бэкхен закусил губу и поджал пальчики на ногах. - Ох, милый, я так по тебе соскучился, - заворковал он. - Как концерт? - Как обычно: толпа фанаток, крики, визги, сопли, слезы. Я тоже по тебе скучаю. Ты еще на съемках? Бэкхен скривился. - Да. Хичолю в голову пришла новая идея, поэтому пришлось задержаться. Я уже не могу, Чанелл-и, - заныл парень. - Меня тут затрахали. - Кинешь потом ссылку? - раздался смешок в трубке. - Придурок, - закатил глаза омега. В дверь гримерки просунулась голова ассистента. - Бэкхен, Хичоль зовет, - он помахал рукой. Парень нахмурился. - Любимый, меня зовут работать. Я люблю тебя! Пока. - Пока, малыш. Я тоже тебя люблю. Бэкхен опустил руку с телефоном и посмотрел на экран, где на заставке стояло их с Чанелем совместное фото. На фоне цветущих сакур альфа нежно обнимал мужа со спины. Парень ласково провел пальцами по экрану и вздохнул. Жаль, что их графики совпадали не так часто, как хотелось бы Бэкхену. - Бэкхен! Парень встряхнул головой и поднял недовольный взгляд на ассистента. - Уже иду, - капризно протянул он, поднимаясь с кресла. - Боже, передохнуть даже не даете. - Хичоль не особо доволен сценой с минетом, - пожал плечами ассистент. - Хочет попробовать с другого ракурса. Омега подвигал нижней челюстью. - У меня чуть челюсть не отвалилась, пока снимали, - пожаловался парень. - Этот придурок Хеншик долбится, словно дятел. А он хочет еще! - Бэкхен, соберись, - хлопнул его по плечу ассистент. - Ты, в конце концов, опытный, а еще один из лучших в нашей индустрии. Так что хватит ныть и бегом на площадку! Бэкхен поплотнее запахнулся в халат, а телефон сунул в карман, напоследок еще раз глянув на заставку. - Чанелл-и, я так скучаю. Часовые пояса, взлетные полосы Пак Чанель и Бен Бэкхен были женаты уже три года. Чанель выступал со своей рок-группой, катался с гастролями и имел бешеный успех. Их диски расходились, как горячие пирожки, а на концертах всегда был аншлаг. Практически каждая омега мечтала оказаться у Пака в постели, однако он на них даже не смотрел, чем очень удивлял всех. - Не понимаю тебя, Чанель, - сказал ему как-то их барабанщик, Сэхун. - Тебе только пальцем поманить и омеги сами прыгнут к тебе в кровать. А ты хранишь верность своему Бэкхену. Уж кто-кто, а он-то ничего тебе не скажет, учитывая то, кто он. Парни тогда чуть не подрались. Сэхун потом взял свои слова обратно, а Пак так и продолжил игнорировать чужих омег. Ну, не тянуло его к другим. Отыграв концерт, он обычно ехал в отель отдыхать и болтать с мужем по телефону или скайпу. Из-за съемок Бэкхен иногда подолгу не отвечал. Тогда Чанель отправлял ему километры смс с самыми нежными стихами о любви. Прочитав их, Бэкхен сиял, как новогодняя елка, от счастья. Он писал ласковые строчки в ответ, а потом, поправив макияж, шел дальше скакать на члене какого-нибудь альфы и изображать безумные страсть и желание. Бен Бэкхен был порно-актером. Да, это был странный союз. Популярный рок-певец и омега, на которого дрочил каждый второй альфа в стране. Бэкхену кончали на лицо другие мужчины, а Чанель по утрам покрывал щеки возлюбленного поцелуями, особенно нежно зацеловывая родинку над верхней губой. Омегу порой на съемочной площадке имело по нескольку партнеров одновременно, а Пак носил его на руках и боготворил. Прыщавые подростки натирали мозоли на правой ладони под стоны Бена, а Чанель любил слушать его мелодичное пение, когда омега готовил завтрак. И что бы про них ни говорили, какие сплетни бы ни распускали, эти двое любили друг друга так сильно, как другим и не снилось. Сказка закончилась одним серым утром, когда после очередного концерта Чанель проснулся у себя в номере с гудящей головой и незнакомым омегой под боком. Пак был в шоке. Он слабо помнил минувшую ночь, но глупо было гадать, что произошло. Сопящий рядом паренек был абсолютно голым, его тело покрывали засосы, а на полу валялся использованный презерватив. Чанель схватился за голову. Неужели он изменил Бэкхену? Своему милому и нежному Бэкхену? В ужасе альфа попытался вспомнить вчерашний вечер. Какие-то отрывки замелькали в голове. Кажется, после концерта он поддался на уговоры других членов группы и поехал с ними в ночной клуб. Там его стали усиленно спаивать, а потом на глаза попался этот омега... Чанель кинул на лежащего быстрый взгляд. Парень отдаленно напоминал его Бэкхена: темные волосы, светлая кожа, тонкие черты лица. До Бена ему, конечно же, было далеко, но небольшое сходство определенно имелось. Отчаянно скучающий по мужу Пак не мог не обратить на него внимание, а тому только этого и надо было... Паренек зашевелился и открыл глаза. - Чанелл-и, - протянул он. Пак скривился от звука его голоса. - Забирай свои вещи и выметайся отсюда, - глухо приказал он. Омега недовольно наморщил нос. - Прошлой ночью ты был ласковее... - начал было он, но Чанель его перебил. - Живо! - рявкнул он. Парень возмущенно вспыхнул. - Да пошел ты! Омега вскочил с постели и, наспех натянув на себя одежду, пулей вылетел из номера. Как только за ним захлопнулась дверь, Пак с глухим стоном откинулся на подушки. Что же он натворил... Весь день Чанель просидел безвылазно в номере. Он не знал, что ему делать, как быть. Ненависть к самому себе переполняла альфу. Ему хотелось рвать на себе волосы и выть от отчаяния. Как он мог так поступить с мужем? Чанель никогда не был сторонником отношений "на одну ночь". Он осуждал и презирал тех альф, которые изменяли своим омегам. Изменить - это значило для него пренебречь доверием, растоптать чужое сердце. А теперь оказалось, что он ничуть не лучше их. Пака тошнило от самого себя. Ему хотелось хорошенько проблеваться над унитазом, вытащить из себя всю грязь, которая, как оказалось, сидит в нем. Он в кровь разбил костяшки кулаков об стены номера. Альфа не знал, что ему делать. Признаться во всем Бэкхену или нет? Чанель, наверное, тысячу раз брал в руки телефон, но так и не смог сделать звонок. Он не знал, что говорить. "Привет, любимый! Знаешь, я тут переспал по пьяни с незнакомым омегой"? "Привет, малыш! Представляешь, просыпаюсь утром после пьянки, а у меня в постели - голый парень. И использованные презервативы на полу валяются"? Друг к другу тянутся сердца, как два разных полюса Только ближе к вечеру Пак набрался смелости. Стыд, чувство вины перед мужем нещадно выжигали внутренности, и альфа больше не мог это терпеть. Дрожащими руками он набрал номер и принялся нервно кусать губы, слушая гудки. Бэкхен взял трубку не сразу, видимо был на съемках. Только после того, как Пак позвонил в шестой раз, на том конце раздалось такое родное: - Привет, любимый! Сердце Чанеля пропустило удар. Он нервно сглотнул. - Привет, малыш. Ты на съемках? - Да, - ответил омега. - Но осталось немного, всего пара сцен, и я свободен. Он застрекотал в трубку: - Побегу в магазин, а потом домой - хочу приготовить к твоему приезду твой любимый яблочный пирог с корицей. Это будет тебе приятный бонус после того как твой Бэкхен-и покажет тебе, как сильно он соскучился, - Бэкхен перешел с обычного тона на сексуальный и игривый. - А ты по мне скучаешь, Чанелл-и? - Да, конечно, - рассеяно ответил альфа. - Слушай, Бэкхен, я тут вчера перебрал немного и... Пак закрыл глаза, судорожно вздохнул и выпалил: - ... переспал с чужим омегой. На том конце провода повисла тишина. Чанель начал нервно комкать простынь и тараторить: - Это было по пьяни. Милый, я так скучал по тебе, так хотел, чтобы ты оказался рядом. А тот парень был так на тебя похож, я был таким пьяным и... в общем вот. Любимый, это было первый и последний раз, я клянусь тебе! В трубке раздался первый всхлип. - Чанель... - севшим голосом прошептал Бэкхен. - Чанель, ты... Омега не выдержал и разрыдался. Слезы душили его, текли по щекам, оставляя черные дорожки потекшей косметики. Бэкхен зажимал себе рот рукой, но рыдания так и рвались из груди. Чанель взвыл, не в силах слушать, как плачет от боли его омега. От боли, которую сам Пак и причинил. Альфа снова и снова просил прощения, повторял, что безумно любит, что раскаивается, но в ответ слышал лишь рвущие душу рыдания Бэкхена. Чанелю оставалось лишь беспомощно кусать губы. Бэкхен не сразу бросил трубку. Когда это случилось, телефон полетел в дальний угол комнаты, чудом только не разбившись. Чанель закрыл лицо руками и отвернулся к стене. От осознания того, что он причинил своей омеге страдания, было невыносимо. Любимому человеку было больно из-за него, из-за его глупой ошибки. Он своими руками разрушил все, что они вместе строили, разбил сердце, которое ему так доверчиво вручили. Чанель пролежал так несколько часов. Когда он открыл глаза, за окном уже была ночь. Альфа сел на кровати и потянулся за ноутбуком, лежавшим на прикроватном столике. В памяти Пака всплыли слова Сэхуна: "Тебе только пальцем поманить и омеги сами прыгнут к тебе в кровать. А ты хранишь верность своему Бэкхену. Уж кто-кто, а он-то ничего тебе не скажет, учитывая то, кто он". Экран ноутбука засветился голубоватым светом. Дождавшись включения, альфа подключился к гостиничному вай-фаю. Чанель открыл браузер, и пальцы забегали по клавиатуре, вводя адрес, знакомый многим любителям видео 18+. На весь экран развернулось окно сайта с порно-роликами на любой вкус. Пак ввел в строку поиска имя супруга, и система выдала ему несколько видео, где его омегу в самых разных позах и самыми разнообразными способами трахали чужие альфы. Закусив губу, Чанель смотрел, как на Бэкхена кончают, как его имеют во все отверстия, как чужие руки трогают такое родное тело. Комната наполнилась стонами, пошлыми звуками шлепков и вскриками. Воспаленный болезненный взгляд альфы сверлил монитор. Упрямо, раз за разом, ролик за роликом он просматривал видео, будто пытаясь найти себе оправдание, но легче не становилось. Да, Бэкхен был порно-актером. Да, на съемках его каждый раз натягивал на свой член чужой альфа. Казалось бы, омега не имел права осуждать Чанеля. Уж ему-то даже и заикаться не стоило о неверности. Однако пусть так говорит кто-нибудь другой. Пусть такие выводы останутся на совести сплетников. Дело в том, что Чанель знал про профессию Бэкхена. Он знал, чем его пара зарабатывает себе на жизнь, когда они только познакомились. Собственно и узнал Пак о Бэкхене, просматривая порно на досуге. Чанель думал поразвлечься с омегой, однако тот, к его удивлению, оказался совершенно не таким легкодоступным, каким мог бы показаться. "Я порно-актер, а не шлюха, Пак", - покачал тогда пальцем перед носом у удивленного альфы Бэкхен. Чанеля это зацепило. Для него-то разницы особой не было. И только начав общаться с омегой, он узнал, что тот и правда другой. Серьезный, ответственный, заботливый, нежный и - на удивление верный. К сексу на съемочной площадке Бэкхен относился, как к работе. "Там это просто механические действия и немного актерской игры, а с тобой - это искренне. С тобой я занимаюсь любовью", - сказал он альфе как-то после того, как они начали встречаться. А потом Чанель наплевал на мнение окружающих и сделал парню предложение, поняв, что любит его таким, какой он есть. Он принял его полностью, закрыв глаза на то, в какой индустрии работает его муж. А Бэкхен, в свою очередь, принял Чанеля, несмотря на его недостатки. И все-таки сейчас на экране его хрупкий омега вовсю скакал на члене какого-то мужика. Тот одной рукой придерживал его за бедро, а второй доводил Бэкхена до разрядки. Омега ускорил темп. Чанель сжал кулаки. Было видно, что его супруг получал настоящее наслаждение. Закрытые глаза, откинутая назад голова, непрерывные гортанные стоны. Бэкхен как-то говорил ему, что трудно бывает каждый раз достигать оргазма, но у него есть свой секрет, мысль, которая помогает ему получить разрядку. Чанель тогда поинтересовался, какая же, но муж ему не ответил. Стоны становились громче, а ритм движений все быстрее. Пак видел, что Бэкхен скоро кончит, что ему по-настоящему хорошо с тем альфой. Внутри Чанеля закипела злость. Супруг говорил ему, что это просто механика без чувств, просто работа, а сам отдавал свое тело и душу какому-то левому мужику. Внезапно омега коротко вскрикнул. Камера взяла его лицо крупным планом. Веки подрагивают, щеки раскраснелись, приоткрытые пухлые губы что-то шепчут... Стоп! Чанель ошалело заморгал и перемотал видео на несколько секунд назад. Потом еще раз. А потом еще и еще. Нет, глаза его не обманывали. Альфа глухо застонал и отшвырнул ноутбук в сторону, схватившись за голову. Он понял, что помогает Бэкхену достигать оргазма, что, а точнее кого представляет его омега каждый раз на месте чужих мужчин. Бен Бэкхен был порно-актером, но шлюхой он действительно никогда не был. Раскрытый ноутбук упал на подушки. Видео снова начало проигрываться. На экране крупным планом было лицо Бэкхена в наслаждении беззвучно шептавшего одно имя: - Чанелл-и... Даже сиамским близнецам легче быть порознь

Из-за съемок Бэкхен иногда подолгу не отвечал. Тогда Чанель отправлял ему километры смс с самыми нежными стихами о любви. Прочитав их, Бэкхен сиял, как новогодняя елка, от счастья. Он писал ласковые строчки в ответ, а потом, поправив макияж, шел дальше скакать на члене какого-нибудь альфы и изображать безумные страсть и желание. Бен Бэкхен был порно-актером.

Чанёль/Бэкхён

Глава рассказывает о моментах из жизни Бэкхена, омеги, который совмещает карьеру порно-актера с личной жизнью, где он женат на популярном певце Чанелле. Бэкхен получает звонок от Чанелла во время съемок, где он должен выполнять сексуальные сцены. Чанелл, в свою очередь, из-за алкогольного опьянения имеет случайный секс с другим омегой, что приводит к серьезному конфликту в их отношениях. Позже выясняется, что во время съемок порно Бэкхен представляет себе Чанелла, что подчеркивает их глубокую связь и взаимную любовь, несмотря на сложности в их отношениях и общественные предрассудки.

- Прыгай и рассказывай секрет, - сказал Джесси нечеловечески глубоким голосом. - Я хочу трахнуть тебя, - сказал Кэссиди, прыгая вверх и вниз, - вот блять. Улыбка блеснула на лице Джесси, его брови поднялись. - Прямо сейчас? - Ага! - Кэссиди продолжал прыгать, - блять. Джесси встал со своего стула и двинулся туда, где вампир продолжал скакать вверх-вниз, пот сверкал на его коже. - Перестань прыгать, - скомандовал Джесси. Кэссиди остановился. Он не мог смотреть проповеднику в глаза. Единственный друг, который у него был, а он облажался, конечно, он все засрал. - Посмотри на меня. Голова Кэссиди двинулась так резко, что его шея хрустнула. Он старался об этом не думать, но то, что Джесси способен контролировать его, это дохуя горячо. - Это всё, что ты хочешь? - спросил Джесси, встречаясь с ним взглядом. - Не-е, - сказал Кэссиди и прикусил язык, чтобы не вырвались остальные слова. Он знал, что Джесси скажет, еще до того, как он это сказал. - Что ты хочешь? - спросил Джесси, пододвигаясь ближе, намного ближе. Но всё ещё слишком далеко. - Всего тебя, каждую частицу, что смогу получить, - произнёс Кэссиди, - хочу, чтобы ты нагнул меня над тем ёбаным алтарём и выебал прям при всех. И Джесси улыбнулся, как змея, нашедшая свою жертву. Как тигр в дикой природе. Он протянул руку, его пальцы зависли над воротником рубашки Кэссиди. - Встань на колени, - скомандовал Джесси, но не тем же голосом. Это был его собственный голос. Тем не менее, Кэссиди не колебался, - скажи мне, что ты хочешь. - Чёрт подери, Джесс, засунь свой член мне в рот, - простонал Кэссиди. Он уже видел выступающий стояк на черных узких джинсах проповедника. Джесси возился со своим ремнём, его руки слегка дрожали. Бля, может это было плохой идеей. - Погодь, - Кэссиди услышал свой голос. Джесси остановился, отпустил пряжку, пальцы легли на застежку ширинки. - Ты уверен, падре, что этого хочешь? Джесси не ответил, он убрал руки от ширинки. Кэссиди ругал себя за то, что он такой дохрена правильный. Он уже собирался встать, когда почувствовал руку на своей шее, большой палец очерчивал ушную раковину. Он почувствовал теплые, мягкие губы напротив своих. Джесси провел языком вдоль нижней губы Кэссиди. - Джесс, - проскулил Кэссиди напротив рта проповедника. Джесси нагнулся над ухом Кэссиди. - Скажи мне, чего ты хочешь, - снова сказал Джесси, прижимаясь губами к тому месту, где челюсть Кэссиди встречалась с обратной стороной его уха, - Кэсс, скажи мне. - Тебя, - это единственное слово, которое смог сказать Кэссиди. Джесси поднялся снова, и, медленно, мучительно медленно, расстегнул ширинку. Его член был готов, когда он достал его. Кэссиди облизнул губы, когда Джесси запустил руку в его волосы. Он слегка потянул на себя, но не достаточно, чтобы сделать больно. Кэссиди послушно открыл рот, когда Джесси плавно двинулся навстречу, головка его члена коснулась губы Кэссиди. Он поцеловал головку и пробежался языком вокруг неё. Рука проповедника крепче вцепилась в его волосы. - Чёрт, Кэсс, - застонал Джесси. Кэссиди, забыв о своём достоинстве, заглотил Джесси полностью, - ох, ебать. Кэссиди улыбнулся и потянул руку, чтобы освободиться от джинсов, просовывая её внутрь. Он обогнул свой напряженный член, отчаянно нуждаясь в трении. Он втянул щёки, позволяя Джесси трахать его рот. Он глотал настолько глубоко, насколько возможно, пока его нос не начал касаться кожи внизу живота Джесси. Будучи вампиром, у него было достаточно времени, чтобы усовершенствовать многие вещи. Кэссиди уже давно усовершенствовал умение сосать. Кэссиди ускорил ритм руки, чтобы соответствовать ритму своего рта. Чёрт, он уже собирался кончить. Он чувствовал, как Джесси трясся, нуждаясь в том же. Кэссиди легко прошелся зубами под головкой Джесси, чувствуя пульс вены над своим языком. Он хотел крови, он хотел кончить, он хотел почуять тяжёлый мускусный запах в своих ноздрях. Нахер всё, если он этого не хотел. Он отстранился от Джесси, скуля. - Кончи для меня, падре, - Кэссиди сказал хриплым голосом. И это всё, что требовалось. Одна команда, и Кэссиди почувствовал теплую влагу на своих щеках и губах. Он облизнул нижнюю губу, почувствовал резкий солёный вкус и не смог сдержать нарастающий оргазм. Когда дымка сошла, Кэссиди обнаружил, что Джесси покачивается на непослушных ногах, опираясь руками о плечи Кэсса. - Осторожно, дорогуша. Не хватало нам, чтобы ты шею сломал, - поддразнивал Кэссиди. Джесси издал полу-блаженствующий смешок, остальное казалось неразборчивым. Кэссиди встал, обнял за талию Джесси. Кэссиди прижал теплое тело ближе к себе. Он поцеловал Джесси нежно и медленно. Кэссиди было так хорошо, почти как когда он отсасывал Джесси.

— Прыгай и рассказывай секрет, — сказал Джесси нечеловечески глубоким голосом. — Я хочу трахнуть тебя, — сказал Кэссиди, прыгая вверх и вниз, — вот блять.

Джесси/Кэссиди

- Итак, господа бездельники и тунеядцы. Меня заебали эти две робкие целки, которым давно надо потрахаться и перестать париться о всякой хуйне. Целки, как вы все сами видите, трахаться категорически отказываются, предпочитая стирать ладошки в кровь. И после чего? После взглядов вскользь и случайных прикосновений. Понимаю, ещё бы за задницы друг друга облапали, там хоть повод передёрнуть есть! А тут какой-то хернёй маются, - распинался Чунмён, расхаживая взад и вперёд перед огромным диваном, на котором уселись остальные мемберы группы. - Чунмён-хён, но ты ведь видишь, что мы и так стараемся их сблизить, - подал голос макнэ. - О да, я вижу. Вижу! Я всё вижу. И как вы покрываете эту парочку - тоже вижу! - ударил лидер по столу кулаком. - Не было такого! - возмутился Чондэ и тут же притих. - Ах, не было, говоришь? А то это что такое? А это, а это? А здесь какого чёрта твоя рука? А здесь? - возмущался Чунмён, поочерёдно тыкая в лицо Чена разными мобильниками, различающимися, пожалуй, только цветом чехольчиков. - Эй, это не моя рука! Это рука Исина! - возмутился парень, тыкая в одну из фотографий. - И вообще, почему к нам столько претензий? - недовольно пробубнил Чонин. - Сехун их даже лбами сталкивал, и что? Они засмущались и разошлись, отпихивая друг друга. - А за эту жалкую попытку его вообще выпороть надо было! Ну кто, кто будет за ручки подводить двух стесняющихся девственников, которые нравятся друг другу, поближе и попытаться заставить их обняться? Надо было пихнуть одного, подставить подножку другому. И всё! Бекхён падает, Чанёль его ловит, они неловко соприкасаются губами, и всё! Взрыв, сиеста, петарды, ор фанатов, мои выигранные денг... Впрочем, хватит и ора фанатов. А он что сделал? - шипит Чунмён в лицо побледневшего Кая. - Хён, не шипи на меня, шипи на него, - бормочет младший и разворачивает лидера лицом к макнэ. Сехун вскидывает бровь, смотря на Сухо с явно читающейся издёвкой. - Да, хён, пошипи на меня, - ухмыляется он, касаясь кончиками пальцев своего мобильного. Чунмён тут же выпрямляется, делая шаг назад. В прошлый раз, когда он пробовал "пошипеть" на Сехуна, тот пожаловался Лухану, а тот проел Чунмёну плешь и высосал половину мозгов вместе с кровью. И это притом, что они были в разных странах вообще-то. - Маленький засранец, не думай, что всегда будешь оставаться безнаказанным, - тычет в него пальцем Сухо, а после поворачивается лицом к остальным. - А вы чего расслабились? Быстро придумали что-нибудь. Кенсу, ты почему бездействуешь? - Потому что в прошлый раз, когда я пытался вызвать ревность Бекхёна тем, что приставал к Чанёлю, этот гадёныш подлил в мой шампунь клей. Кстати, очень хороший, дорогой, импортный клей. Не то чтобы я на что-то намекал, но я, мать вашу, чуть лысым не остался! - прорычал Кенсу, и Чунмён отошёл подальше. - Эй, в конце концов, вознаграждение стоит того, разве нет? Или ты уже забыл о мотивации? - Если выбирать между "остаться с волосами" и "трахнуть задницу Ким Чонина" я предпочту первое, - невозмутимо ответил Кенсу. Повисла тишина. - Да ладно тебе, такого больше не повторится. Всего лишь ещё одна попытка, и задница Чонина в твоих руках и с твоим членом внутри, - протянул лидер, заискивающе смотря в почти чёрные глаза До. Челюсть Чонина с грохотом ударилась о пол. - Ладно, по рукам. Но это в последний раз, - закатил глаза тот. - Эй-эй-эй! Какого чёрта вы спорите на мою задницу? Чунмён-хён! - взвизгнул парень, вскакивая с дивана. - Какого лешего? - Волосатого лешего. Такого же, как ноги Чанёля, - ответил тот. - Да почему вообще моя задница? - Люблю читать СуКаев на досуге, знаешь ли, - помахал рукой тот. - Эй, это тут причём?! Хён, а ты-то со мной так за что? - проныл Кай, смотря на Кенсу. - У меня давно не было секса, а твоя задница мне более чем подходит, - флегматично ответил тот и присёрбнул чая. Пока Чонин прибывал в прострации, Чунмён осмотрел остальных. - Не смотри на меня так, я с самого начала был против этой затеи, - отозвался Минсок. - У них такие нежные чувства, нельзя заставить их сношаться как кроликов. - Не ты ли вчера рассматривал арты восемнадцать плюс с ними и истекал слюнями? - спросил негромко Чондэ, но услышали все, а Минсок залился краской. - Это не имеет значения! - А ну тихо всем, - рявкнул Сухо, и все замолчали. - Вам повезло, что у вас есть такой прекрасный лидер, который радеет за своих раб... мемберов и всегда готов им помочь! И у меня есть план! Все тяжело вздохнули. Наверняка это самый тупой и провальный план из всех, что можно назвать тупыми и провальными. То, что это будет очередная неудача, никто не сомневался. Как и в том, что лидер выставит виноватыми всех, кроме себя прекрасного. На съёмочной площадке жарко как никогда. В самом разгаре съёмка нового клипа группы "Monster". Ребята выкладываются на полную, раз за разом прогоняя полностью танцы, потом переодеваясь, вновь прогоняя танцы, после вновь переодеваясь и вновь прогоняя танцы. После съёмка крупными планами, по отдельности, с разными причёсками, макияжем, стилем, в разных позах, в разных местах. Под конец все ужасно устали и вымотались, и даже всегда шумный Чанёль притих, отсиживаясь на полу и пытаясь восстановить дыхание. - Эй, Чанёль, выпей воды, - негромко говорит Бекхён, подходя к парню и протягивая бутылку. - Спасибо, - широко улыбается тот, и глаза его будто светятся при взгляде на смущённого брюнета. Чанёль немного отпивает, смачивая горло, и облизывает губы. Бекхён не отрываясь, проследил за этим движением и чуть подался вперёд. - Надо же, такой правдоподобный макияж, - шепчет он, проводя подушечками пальцев по "разбитой" скуле замершего Пака. - Когда я впервые увидел тебя с ним, то так переживал, что ты с кем-то подрался, и тебе светит выговор. - Ты, правда, переживал за меня? - так же тихо спрашивает Чанёль, и зрачки его расширяются, когда Бекхён смущённо опускает взгляд. - Да, очень, - отвечает Бён и вздрагивает, когда тёплые пальцы Чанёля скользят по его нижней губе. - Эй, от этого украшения с цепочкой, что ужасные нуны нацепили на твои губы, у тебя здесь теперь вмятинка осталась и покраснение. Нужно будет помазать бальзамом, - шепчет Чанёль и подаётся вперёд, чтобы рассмотреть небольшое повреждение получше. Они даже не заметили, как вся съёмочная площадка замерла. Был небольшой перерыв, но стилистки были здесь, сидя в сторонке. И они, как и мемберы, во все глаза уставились на парней, что находились сейчас так близко. Вот Бекхён отводит взгляд, когда Пак слишком близко, вот тот проводит ладонью по подбородку того, вот брюнет всё же поднимает взгляд на красноволосого, они встречаются взглядами, иии.... Ким Чонин запинается о железное ведро, попавшееся ему на пути. "Откуда на съёмочной площадке железное ведро?" - верещит смуглая девчонка в голове Чонина, который точно знает, что огребёт за испорченный чанбэк-момент. Ведро с грохотом отлетает в сторону, Чонин падает на твёрдые как бетон маты, а Бекхён отскакивает от Чанёля, вскидывая встревоженный взгляд на окружающих. Стилистки тут же делают вид, что в восьмером читают один журнал, к тому же перевёрнутый вверх ногами. Минсок и Чондэ якобы дремлют, положив головы на колени Исину, который якобы сидит в телефоне. Сехун с флегматичным видом рассматривает свои ногти, Кенсу сидит на столбе с кучей камер и задумчиво смотрит на маты, на которых валяется Чонин, поскуливая и потирая отбитые бока. И ЭТИМ хотели устелить пол вокруг этого столба на случай, если Кенсу вдруг настебнётся оттуда? Да лучше уж на голый пол упасть! И только лидер выглядит как никогда зловеще. Он показывает двумя пальцами себе на глаза, после тыкает ими же в сторону сжавшегося под ядовитым взглядом Чонина. А после проводит ребром по своему горлу. Чонин на этом бледнеет окончательно и про себя, на чём свет стоит, костерит уборщицу, что оставила здесь это грёбаное ведро. - Итак, сейчас мы будем снимать момент, где вы все выступаете против толпы служителей правопорядка. Вы должны быть агрессивными и злыми, опасными, бешеными. Ну, вы поняли. И эмоции. Вы должны показать больше эмоций, - вещает главный Босс на этой площадке. - Так точно! - взмахивает рукой Чанёль, задевая случайно стоящего рядом Кенсу. У того от удара по затылку звёздочки перед глазами пляшут, и он тихо рычит, оборачиваясь и хватая Пака за ухо, выкручивая его. - Ах ты, башня неповоротливая. Не маши руками, не мельница, - шипит Кенсу скулящему Чанёлю, который давно опустился перед ним на колени и умолял отпустить. - Кенсу, а ты не слишком дерзок? - холодно спрашивает Бекхён, тут же оказываясь рядом и отталкивая Кенсу, да так сильно, что тот налетел на Чонина. - А пусть твоя башня внимательнее будет, - шипит Кенсу, потирая затылок и отпихивая Чонина, который почему-то решил, что вправе приобнять его. - Моя башня и так внимательна. Почему-то никого кроме тебя он не задевает. Вечно лезешь ему под руки, - тычет Бекхён пальцем в грудь До, и тот аж задыхается от возмущения. - Ты, маленькая крашеная... - начал было Кенсу, но Чонин, словив свирепый взгляд лидера, затыкает Кенсу рот ладонью и уволакивает куда-то в сторону. Бекхён тут же забывает обо всём и подскакивает к Чанёлю, обхватывая его лицо ладонями и приподнимая. Взгляд его прикован к покрасневшему уху Чанёля, и он кончиками холодных пальцев проводит по хрящику, отчего Чанёль вздрагивает. - Кенсу вечно не думает о том, что делает. Тебе очень больно? - спрашивает Бекхён, и Чанёль улыбается. - Когда ты вот так открыто волнуешься обо мне - нет. Сразу перестаёт болеть, - сверкнул белыми зубами Пак. - Да ну тебя, всегда говоришь такие глупости, - краснеет Бекхён и замирает. Повисает тишина, становится слышно, как тикают часы в конце съёмочной площадки. Чанёль кладёт свою руку поверх ладони Бекхёна, поглаживая мягкую кожу. Бекхён на этот раз сам подаётся вперёд. Такой момент, глаза в глаза, и Бекхён просто тонет в нежности, что испытывает к этому неповоротливому гиганту. Чанёль растягивает губы в улыбке и слегка тянется вперёд, как к магниту, но тут... - АЙ! БОЛЬНО! БОЛЬНО-БОЛЬНО-БОЛЬНО! - верещит Чонин, бегая по площадке и размахивая укушенной рукой. Вся атмосферность тут же пропала, все присутствующие вперивают злющие взгляды в сразу заткнувшегося Чонина, Сухо делает жест рука-лицо, а после делает себе пометку в телефоне снова подлить До клея в шампунь за вредность, а Кенсу в это время стоит в сторонке и злорадно скалится, сплёвывая на пол. И нечего так орать, не так уж сильно он укусил чужие пальцы. - Итак, сейчас всё должно пройти идеально. Новый клип, побег из странного центра, где заточены все ребята, разбивка на пары, и Бекхён вместе с Чанёлем. Я перестану покупать разноцветные чехольчики, если и в этот раз у нас ничего не получится, - заявляет Чунмён, но ему всё равно никто не верит. - Хён, хочу тебя расстроить, но ничего не получится. Они поссорились и не разговаривают, - говорит проходящий мимо Сехун, который наплевав на всё болтал при это по телефону с Луханом. - Как поссорились? Из-за чего? - негодует тот и идёт в гримёрку, чтобы разведать обстановку. Бекхён не разговаривает с Чанёлем, хотя последний всячески пытается обратить внимание того на себя. Бекхён сидит, уткнувшись в телефон, и не поднимает головы, когда Сухо врывается внутрь. Поймав заламывающего руки Пака за локоть, тот тащит последнего в самый дальний и тёмный угол гримёрки под шёпот Пака: "Чунмён-хён, это не я, только не убивай". - Что ты натворил, Пак? Почему жертва подводки с тобой не разговаривает? - шипит лидер в лицо побледневшему Чанёлю. Тот вдруг неожиданно краснеет и отводит смущённый взгляд. - Просто я сказал ему, что у всех этих девиц некрасивые ноги, и что на Бекхёне их костюмы смотрелись бы лучше, - шепчет Пак и не смеет поднять взгляд на лидера. А стоило бы. Такого выражения лица у Чунмёна ещё никто не видел. Сухо даже и не думал, что Пак способен такое брякнуть. Взгляд его метнулся на одну из девушек для клипа, после на Бекхёна, и снова обратно. - Да, это было бы горячо, - кивает Чунмён, делая мысленную пометку почитать фики с переодеванием. - Ну, так извинись, и всё будет хорошо. - Он не обращает на меня внимания, - жалобно тянет Пак, а Чунмён, приглядевшись к Бекхёну, хочет врезать гиганту по голове. - Он в наушниках, идиот! - орёт лидер, всё же отвешивая Паку подзатыльник. Когда начинаются съёмки, всё идёт как по маслу. И вот этот эпичный побег Чанёля и Бекхёна. На одном из поворотов Бекхён поскальзывается и падает, и Чанёль тут же оказывается рядом, чтобы помочь ему подняться. - Эй, мы как в тех фильмах про побеги. Знаешь, когда главный герой бежит с любовью всей своей жизни, и с той вдруг что-то случается. Она кричит: "бросай меня, спасайся сам", а он ей: "я тебя не оставлю, мы уйдём вместе", - улыбается Чанёль, беря Бекхёна за руку и помогая подняться. - Ну, это же в фильмах. И я уж точно не любовь всей твоей жизни, - фыркает Бекхён, но голос его звучит обиженно, и взгляд скользит в сторону. - Не говори так. Ты ведь знаешь... Понимаешь, видишь, что я... Что я не равнодушен... - срывающимся голосом шепчет Чанёль, резко приближаясь к Бекхёну и заглядывая в его глаза. - Чанёль... Ты слишком... Слишком близко, - шепчет Бекхён, но не делает и единой попытки отойти в сторону. Щёки брюнета покрываются румянцем, и Чанёль понимает, что ему плевать на всё. Он больше не может сдерживать себя! Он резко наклоняется, чтобы поцеловать Бекхёна, но тот вдруг скашивает в глаза в сторону, застывает на мгновение, и вдруг начинает смеяться. Громко так, с чувством, даже слёзы в уголках глаз собираются. Чанёль отстраняется. Ему становится обидно, что Бекхён так отреагировал. Парень разворачивается и замирает. А после тоже начинает смеяться. В конце коридора как раз снимает своё соло для клипа Кай. И, чёрт возьми, это выглядит настолько нелепо и не в тему, что сдерживать смех невозможно. Пока Чанёль с Бекхёном, сползшие на пол, ржут до слёз, Чунмён сидит рядом с оператором. Он смотрит в монитор на происходящее в "лабиринте", и думает о том, что Чонин явно напрашивается на неприятности. Можно даже сказать, бежит навстречу к ним с распростёртыми объятиями. - Что это с ним? - шёпотом спрашивает Чондэ у Сехуна. - Впал в депрессию, не иначе, - отвечает макнэ, кидая взгляд на лидера. - А мне кажется, задумал очередной грандиозный план, - тихо говорит Минсок. Чунмён с самого утра очень тихий, и это пугает до дрожи. Он сидит в гостиной, обложившись подушками и своими мобильниками, и постоянно что-то кому-то пишет. Лидер прерывался всего два раза. Один раз - чтобы сходить в туалет. И второй - чтобы прочитать фик по ХунХанам. А потом вновь за работу. В чём работа заключалась, никто до последнего не знал. Но вот парень вскакивает с дивана и на всё общежитие орёт: "Рабы, к царю!". Рабы не особо торопятся, но сумасшедших лучше не злить почём зря. Минут через двадцать все соизволили собраться в гостиной. Могли бы и раньше, но выслушивать очередной бред было откровенно лень. Кенсу так вообще отказался спускаться, и Чонину пришлось тащить хёна на руках. И не то чтобы хён был тяжёлым, но... Он, чёрт возьми, брыкался, пинался и вырывался. Он даже укусил Чонина за ухо! Но вот наконец-то спасительный диван, и Кай скидывает Кенсу на него, не заботясь больше ни о чём. Лидер же, заметив, что все в сборе, кроме двух розовых соплюшек в лице Чанёля и Бекхёна, которых утром куда-то уволок менеджер, довольно улыбнулся. - Итак, предатели, мерзавцы и подстрекатели. И покрыватели, - красноречивый взгляд в сторону Сехуна и Чондэ. - Я достал ключи от съёмочной площадки, и там мы будем снимать сегодня клип. Клип как бы любительский, снимать реально будем сами. Правда, нам помогут Кибом и Джонгхён. Итак, фишка в том, что как будто бы мы снимаем клип для фанатов, но на самом деле будем сводить двух наших придурков. - Хён, ты смог достать ключ? - с лёгким восхищением спросил Минсок, и Сухо кивнул. - Да. Правда для этого пришлось попросить Кибома, чтобы он попросил Джинки, чтобы тот попросил Тиффани, чтобы та попросила Кюхёна, чтобы тот попросил Шивона, чтобы тот попросил... - Хён, хватит врать. Нам совершенно плевать, у кого ты украл ключ, когда сегодня ночью покидал общагу, - фыркнул Сехун. - Ах, ты, маленький паразит, вечно ты... Впрочем, нет времени. Быстро все пошли собираться, мы выезжаем через полчаса ровно. Хлопнув в ладоши, Чунмён первым покинул гостиную, уходя к себе в комнату. Распространяя депрессивную ауру, остальные мемберы тоже пошли собираться. Клип выходил просто потрясающим. Оправдав бездействие остальных мемберов тем, что сначала надо отснять дубли Чанёля и Бекхёна, Чунмён носился за ними с камерой наперевес, заставляя потакать своим прихотям. Остальные же пытались объяснить Кибому и Джонгхёну, что за неведомая хрень творится на площадке. - ... а потом он вбил себе в голову, что хочет быть голубем их любви, - закончил увлекательный рассказ Сехун и протянул ржущим старшим по пачке бумажных платков. - А у вас весело, - усмехнулся Ки. - Я не сожалею, что ввязался во всё это. Но через какое-то время все стали засыпать на ходу, и даже лидер выдохся. Установив камеру на штатив, он махнул всем рукой. - Всё, мы едем домой. Мне надоело, они совершенно не хотят всё делать правильно. Я ухожу отсюда! Как только за Чунмёном захлопнулась дверь, все тут же живенько собрали вещички и поспешили следом. Вдруг ещё передумает, и придётся до самого утра здесь торчать. Уходивший последним Чонин даже не смотрел, по каким кнопкам ударил ладонью, чтобы выключить свет. Дверь за ним закрылась, а после откуда-то сверху вдруг упал синий свет. А ещё начал сыпаться "снег". Чанёль и Бекхён, стоявшие как раз в этом луче, посмотрели друг другу в глаза и тут же отвели смущённые взгляды. - Ну... Думаю, это нехорошо, что мы не выполнили возложенное на нас задание, - сказал Бекхён, теребя багровую мантию, в которую был облачён. - Да, по головке нас за это не погладят, - согласился Чанёль, рассматривая наручники в руке. - Итак, кажется, нам нужно было встать лицом друг к другу? - произнёс Бекхён, вставая напротив Пака. - Да, и... И трепетно взглянуть друг на друга, - кивнул Чанёль, поворачиваясь к Бекхёну. - А потом... Потом я должен был прикоснуться к тебе... Вот здесь. Ладонь Бекхёна легла на грудь Чанёля в районе сердца. Пак улыбнулся и, не отводя взгляда, повторил жест Бекхёна, кладя ладонь тому на грудь. И глаза его тут же засверкали ярче тысячи софитов, потому что сердце Бекхёна так быстро, взволнованно стучало под ладонью. Сам Бекхён смутился, на секунду отводя взгляд. А после уже более уверенно взглянул на Чанёля, прижимаясь теснее и ведя рукой вверх. Чанёль жест повторил, и вскоре их ладони были прижаты друг к другу. - А теперь нужно выпрямить руки вверх, - прошептал Пак, медленно выпрямляя руку. - Да... И переплести пальцы, - кивнул Бекхён, но вдруг замер. - Чанёль... Я не достаю... Сердце Чанёля пропустило удар, а после он вдруг резко схватил Бекхёна, прижимая к себе. - Бекхён, я люблю тебя! - выкрикнул он и впился в губы ошарашенного Бёна поцелуем. Впрочем, тот пришёл в себя довольно быстро, запрыгивая на бёдра Пака и обнимая его за шею. Разорвав поцелуй лишь на мгновение, он прошептал: "я тоже люблю тебя, Пак Чанёль", а после вновь прижался к чужим губам своими. На экране загрузился ролик, и началось видео. Богато украшенная зала, в центре которой трон. На троне сидит Бён Бекхён. На нём голубые джинсы, белая футболка с черепом, которая явно ему велика, и обычные кеды. На его плечах алая мантия, отделанная по краям белым мехом. На плечах парня она держится с помощью золотых завязок. На голове Бекхёна мальтийская корона. Он сидит, закинув стопу одной ноги на колено другой. В руке парень крутит яйцо Фаберже. Парень смотрит на него, разглядывая, а после камера начинает снимать крупным планом, и Бекхён вскидывает голову, являя миру глаза с голубыми линиями, густо подведённые подводкой. - Здравствуй, детка, - хрипло шепчет он. - Ты не ожидала, что принц на белом коне окажется не тем, за кого себя выдаёт? Верно? Да, я последний мерзавец, и я горжусь этим. У меня есть всё: деньги, сила, власть!* Бекхён продолжает петь, поднимаясь с трона и делая пару шагов вперёд, подкидывая яйцо, украшенное драгоценными камнями, в руке. - У меня есть всё, чего желают другие. Моя душа черна, как ночь, но зато я имею всё, что хочу. Любые богатства станут моими, если я пожелаю.* Брюнет обворожительно улыбается, а после запрокидывает голову, являя взору белоснежную шею, и делает вид, будто выпивает Фаберже до дна. Тут же картина сменяется, и показывают Пак Чанёля. Он в форме полицейского сидит за столом. Брови его нахмурены. Он поднимается и подходит к доске, что завешана фотографиями и вырезками из газет. Все они связаны красными нитями, ведущими в центр, где фотография Бекхёна с короной на голове. - Демон во плоти, сам Сатана. Неуловимый, хитрый, коварный. Твоя душа черна как ночь, и тебя не волнуют законы и правила. Ты имеешь, всё что захочешь, но в конце напорешься на стену. Ты увидишь её, красивую и прекрасную, но не сможешь получить. Будешь биться о стекло, как глупый мотылёк. Но сердце твоё - холодный рубин, и на чувства ты не способен. Такая прекрасная и очаровательная, она никогда не будет твоей. Любовь не будет твоей.* И снова кадры меняются, с помощью компьютерной графики добавлены различные эффекты вроде разбитых руками стёкол и льющейся воды, затапливающей всё вокруг. И после Бекхён и Чанёль будто меняются местами. Чанёль сидит на троне в мантии и короне, а Бекхён в полицейской форме пытается пробить стекло, что стоит вокруг Пака. Но у него не получается, он опускается на колени. И вдруг "вырывает" из своей груди "сердце", являющее собой большой красный светящийся камень. Пак, смотревший на него поначалу с презрением, меняется в лице. Стена вокруг начинает рушиться, крупным планом в замедленной съёмке показывают, как падает на пол корона. В конце видео Чанёль и Бекхён стоят друг напротив друга. Между ними на полу лежит сверкающий камень, что до этого был в руке Бекхёна. Кадры несколько раз меняются, будто Бекхён то полицейский, то снова король, то снова полицейский. Так же происходит и с Паком. В конце они остаются в таком же образе, как и в начале видео. Чанёль, будучи полицейским, уже сжимает в руке сердце Бекхёна и проводит рукой по груди того. Бекхён, будучи в алой мантии и в короне, ответно повторяет жест Чанёля. После их руки скользят вверх, и крупным планом показывают их ладони и как медленно переплетаются в замок пальцы. После синеватый свет сверху начинает исчезать и гаснет. Ролик заканчивается. В зале совещаний повисает тишина. Во главе стола сидит Чунмён, напротив него несколько менеджеров их группы и главный оператор. Ну и заместитель директора, конечно. Все они только что досмотрели клип, снятый и смонтированный Сухо с помощью подкупленных опытных работников компании. - Итак, Ким Чунмён... Сколько вы хотите за это видео? - прокашлявшись, спрашивает полненький мужчина в официальном костюме и круглых очках, и Сухо видит, как дрожат его ручонки и блестят маленькие глаза в предвкушении наживы. - А оно не продаётся. Я просто хотел вам на деле показать, что сейчас нужно фанатам. А не танцующий непонятно зачем перед какими-то странными с постными минами страшными бабами Чонин. Который даже сам не понял, на кой-чёрт было танцевать в том моменте. А теперь всем пока, меня детишки в общаге заждались. Чунмён вынул флешку из компьютера и покинул зал совещаний. Вскоре он уже ехал в машине домой. А всё-таки хорошо, что он забыл выключить камеру. Точнее, не выключил её намеренно. Естественно, сцену со страстным поцелуем Чанёля и Бекхёна он вырезал, сохраняя на свой супер-пупер-невзламываемый планшет. А всё остальное отнёс знакомым людям и попросил, читай - купил, их помощь. Те быстренько слепили полноценный клип из отрывков, что были отсняты, и вернули Чунмёну. На самом деле Чунмён ехал в агентство, чтобы показать страстный поцелуй Кюхёну, с которым поспорил на довольно крупную сумму денег, что сумеет свести этих двоих идиотов. Но тут так удачно попался главный оператор, что Сухо не смог упустить шанса. В общежитие Чунмён зашёл в прекраснейшем настроении. И тут же был прижат к стене озлобленными мемберами. - "Они должны быть вместе", "мы должны свести их", "что они ломаются, как печенье", - прошипел Кенсу в лицо лидера, угрожающе щёлкнув рядом с его лицом ножницами. - Ты своего добился, Чунмён-хён, а теперь сделай так, чтобы эти чёртовы кролики угомонились, или я за себя не отвечаю. Чунмён, явно различивший очень громкие и сладкие стоны Бекхёна как и его "Пак Чанёль, сильнее, мать твою", осмотрел ребят. Кенсу с ножницами, Минсок с половником, Чондэ со спицами и Сехун с шарфом. И Чонин, очень нехорошо и дерзко ухмыляющийся Чонин. Потерявший страх Чонин, от которого добра точно ждать не приходится. - Ладно-ладно, - кивнул Чунмён. - Я разберусь. Ну, а что ещё можно сказать, если к твоему горлу приставили холодное оружие. В прямом смысле холодное. Чунмён даже почувствовал, как от неприятного касания мурашки по спине побежали. Мемберы отошли в сторону, и это было их ошибкой. С криком "наконец-то ЧанБеки реально из риал" Чунмён убежал в свою комнату, захлопывая дверь и закрываясь изнутри на замок. Плюхнувшись на кровать, парень вставил в уши наушники и на полную громкость врубил "Лунную сонату" Бетховена. Под классику ему всегда лучше засыпалось. А то, что остальные не будут спать всю ночь из-за чересчур громких стонов Бекхёна... Так это месть им за все их грешки. |End|

Чанёль и Бекхён явно неравнодушны друг к другу, но не решаются сделать последний шаг. Заботливый лидер решает взять всё в свои руки. В свои кривые дырявые руки.

Чанёль/Бён Бэкхён

Автобус уносит пленку однообразно зеленого пейзажа в прошлое, остроконечным ветром подхватывая по пути усталость и насущные заботы. Затянутое бежевым покрывалом небо убаюкивает под равномерное покачивание широких боков автобуса - синоптики, однако, обещали жару, а снаружи холодные воздушные пальцы нагло пробираются под толстовку. Тэхен самозабвенно слушает музыку, наслаждаясь горячими клубами салонного воздуха; гид, пискляво надрываясь, пытается что-то донести до пассажиров из разряда: посмотрите направо, посмотрите налево, только вот энергично крутятся головы всего двух оживленных поездкой пожилых дам. Тэхену весь этот исторический каламбур неинтересен, он покачивает головой в такт дорожным выбоинам, размышляя насчет пользы подаренной ему в честь повышения на работе поездки в историческую деревушку. Хотя, скорее всего, коллеги просто страстно желали избавиться от слишком перспективного работника, со скоростью молнии взобравшегося по карьерной лестнице, обогнав тем самым многих высших по званию. Просто сливайся с природой и получай удовольствие, - про себя вздыхает Тэхен, в очередной раз поправляя в ухе съехавший наушник. Ему не особо импонирует вся эта экскурсионная мутотня, но от перспективы проспать в дороге полных четыре часа, а не нервных полтора за письменным столом в офисе на половине двадцатистраничного отчета отказаться он не мог. Внезапно автобус сотрясает глубокая искаженная трещина и проколотое колесо. Тэхен подпрыгивает на мягком сиденье, от неожиданности впиваясь в подлокотник, но натыкаясь отнюдь не на грубо обтянутую кожей ручку, а горячую плоть человеческой руки и оставленные розоватые следы полумесяцы на нежной коже. Незнакомец рядом тоже вздрагивает, но больше от тэхеновой реакции, отдергивает руку и смотрит как на больного, а Тэхен виновато отворачивается и пытается исчезнуть в занавеске, случайно подмечая, что у парня до одури красивые глаза, - по форме ногтей-полумесяцев между вздувшимися венами на ладони - пусть и с поволокой мрачного раздражения. Доковыляв до заправки, они застревают там на полчаса. Приходится бесцельно слоняться по круглосуточному, переходя от прилавка с чипсами к холодильнику с мороженым, пришедшемуся к погоде совершенно некстати. Выйдя на улицу с для приличия купленной мятной жвачкой, растерянно зажатой между пальцев, Тэхен пытается найти того соседа незнакомца, на чьей ладони оставил вдавленные шрамики, чтобы хотя бы извиниться. Парень находится в лесной рощице неподалеку, фотографирующим разломленное дерево с развороченными корнями и густо поросшим пушистым мхом. Пепельные волосы незнакомца сливаются с нерадивым небом; Тэхен не решается подойти, застыв на перепутье выбора. Колесо меняют довольно-таки быстро, спешно загоняя пассажиров обратно в автобус. В этот раз к вязкой духоте добавляются соленые орешки и пунцовые щеки в ответ на доброжелательно протянутую пачку. Незнакомец молча предлагает, будто в знак примирения, но Тэхен утыкается в наушники и улыбается неловко, по-глупому, после удрученно слизывая воображаемую соль с кончиков пальцев, словно растворяющиеся крупинки с губ молчаливого соседа. На разговор все еще не хватает уверенности, а краем глаза рассматриваемые фотографии, рискуя заработать косоглазие, салатово-сказочные. Тэхен не особо любит природу, считая переизбыток зелени скучным, но уже влюбился в подачу мрака юного фотографа, использующего яркие краски. Тусклая картинка манит переплетающейся между коряг таинственностью и в тот же миг орошает глаз контрастом. Восхитительно. Затормозив реакцию по причине легкой задумчивости, сосед с интересом поворачивает голову в сторону бесстыдно подглядывающего Тэхена, но тот уже сопит с открытым ртом, откинувшись на спинку сиденья, явно перебарщивая с наигранностью. На смуглой коже щек у него распускаются девственные молоденькие розы. Щелк. Фотограф не удержался. Во время экскурсии заговорить им так и не удается. Тэхен все ходит кругами, слушая больше увлеченное щелканье фотокамеры, чем монотонно болтающего гида. Незнакомец ни на секунду не прекращает съемку, совершенно наплевав на исторические легенды, поэтому все время отстает от группы и теряется, забавно вертит головой, заставляя распушенные пепельные взбитые сливки метаться на ветру и лезть в глаза. Тэхен отстает тоже, идя специально метрах в десяти от группы, ненавязчиво мельтешит перед парнем, незаметно указывая дорогу. Они, не сговариваясь, затеяли игру в молчанку, но умудрялись понимать друг друга без слов: цепкими взглядами и многозначительными щелчками. Обратная дорога тоже начинается с молчания. Но в этот раз как-то слишком тихо - без раздраженных мысленных воплей и даже безмолвного благодарю. К запаху соленого лакомства прибавляется необъяснимая горечь, зудящая на кончике языка так и не начавшимся знакомством. Тэхен понимает, что, если не спросит хотя бы имя, они с незнакомцем, оказавшимся талантливым фотографом с аурой сонного равнодушия, вновь больше не встретятся. Невзначай подаренная путевка превращается для обычно рационального и сдержанного Тэхена в запутанный клубок нервов, туго завязавшийся, кажется, на сердце. Ропот ветра и шорох шин забираются в уши небольшими затычками, а Тэхен, поглощенный безрадостными мыслями под стать ошибочному прогнозу погоды, засыпает, не замечая, как выпадает из реальности на два часа и сокращает время для принятия решения до быстротечно рассыпающегося часа. Глаза резко распахиваются, когда, из-за очередной выбоины, подбородок больно ударяется о чье-то жесткое плечо, а зубы звонко клацают, прикусывая язык, будто запрещая нарушать правила всеми известной молчанки. Тэхен удивленно выпрямляется, прикрывая рот рукой и болезненно морщась, а рядом сидящий незнакомец сонно моргает, недоумевая, куда делась мирно покоившаяся на его плече тэхенова мягкая шевелюра, заменявшая подушку. Вдруг резкий голос гида в шипящий микрофон сообщает, что они приедут через полчаса. Сосед безразлично зевает и, не прибегая ни к каким извинениям, бесцеремонно притягивает теплого и сладкого Тэхена обратно, снова засыпая на его плече. Соленые орешки контрастируют с все-таки купленным на заправке ванильным мороженым, соблазнительно таявшим на губах от салонной духоты. Ему нравятся такие кадры: посыпанные коричной крошкой случайности, без напыщенных поз и намеренной радости на скучном лице. Однако Тэхен не разделяет безмятежности парня. Он нервно кусает губу и чуть не плачет, вновь покрываясь пятнами пунцовой стеснительности, ведь ему выходить на остановку раньше остальных пассажиров. Видимо, детская игра уже никогда не перерастет в желанное, насыщенное контрастами, знакомство. Остановка родного района подплывает бесшумно, квадратными многоэтажками и выжженной детской площадкой - дом, милый дом. Тэхен, словно в тумане, поднимается, перекидывая через плечо походный рюкзак с вещами и сдержанно улыбаясь на прощание задорным бабушкам, развлекавшим его большую часть поездки. Он осторожно пробирается в проход мимо задремавшего соседа, раздосадованным разочарованием во взгляде скользя по мирно посапывающей фигуре, - напоследок не получается даже взглянуть в сонную серость глаз полумесяцев. Их история заканчивается дрожащими каплями из испорченного крана, так и не решившись начаться. Тэхен улавливает, как пыхтит мотор автобуса и скользит резина шин по охлажденному вечером асфальту. Двери с тихим шипением закрываются на ходу, успев перед неименуемой ошибкой выплюнуть чуть запоздавшего пассажира с громоздкой камерой в руках - слишком тяжелой для миниатюрного фотографа с вечно потерянным взглядом и солеными пальцами. Услышав два глухих удара кроссовок за спиной, Тэхен удивленно оборачивается, впериваясь в два ярко-сияющих полумесяца, проглядывающих сквозь пепельный небосвод спадающей на глаза трогательно растрепанной челки. В такие моменты ему хочется верить в тесно сплетенные нити судьбы, которые искренностью шьют насыщенное молчание на полотне подробных разговоров окружающих. - Меня Юнги зовут. - Ким Тэхен... Правила игры успешно и обоюдно нарушены, а у Тэхена снова пунцовеют щеки. Ой.

Немножко о сонном незнакомце с фотоаппаратом, поедающем соленые орешки на соседнем сиденье, и тэхеновой пунцовой стеснительности.

Мин Юнги/Ким Тэхён

Тэхен едет на автобусе в историческую деревушку, размышляя о карьерном росте и неожиданной поездке от коллег. Внезапная поломка автобуса приводит к встрече с фотографом-соседом, обмену взглядами и неловкими попытками общения. Во время экскурсии Тэхен наблюдает за фотографом, не в силах начать разговор. Обратная дорога проходит в молчании, но перед тем как выйти на своей остановке, Тэхен узнает имя фотографа - Юнги. Между ними возникает взаимное привлечение, нарушившее правила их неофициальной игры в молчанку.